Книга Горящий рукав. Проза жизни - Валерий Попов

Я сказал. Он начал звонить. "Странно, – нервничал я. – Друзья мои, бизнесмены, будто в тюрьме. Раньше в школе не было охраны. А теперь зачем?" Ждал долго. Наконец издалека послышался равномерный медленный стук. В конце длинного-длинного коридора появился предполагаемый мой издатель, Борис. Он шел почему-то в деревянных сабо на босу ногу, громко и, я бы сказал, вызывающе ими стуча.

Раньше он себе такого не позволял. Ходил, как и все, в скромных ботинках. А вот теперь… Вот она, поступь нового! Явно не торопится. Похоже, не очень-то верит в меня! Ведь был я вроде уже

"подающим надежды", и даже подал их, и имел репутацию и успех.

Странное государство у нас: каждые десять лет все прежнее выбрасывается на помойку – и неприятно себя вдруг увидеть там. Борис протянул руку – я протянул свою ладошку, но он усмехнулся: "Рукопись давай!" Потом все же милостиво пригласил меня с собой, но этим еще больше унизил меня: в кладовке небрежно бросил мою папку в груду других – мол, много вас, кто на нашем горбу хочет в рай въехать!

– Через месяц зайди!

Часто и мелко кланяясь, я попятился. Вышел на улицу, вытирая пот.

Радостно галдели дети во дворе, не подозревая о том, какая их в близком будущем ждет литература.

И вот через месяц я стоял там же и слушал его приближающиеся сабо. В руке он держал мою папку, пошлепывая ею в ладонь. Не пригодилась!

Так я и знал! Он метнул ее на столик охранника.

– Сексу мало, старик! – произнес он и застучал обратно.

Я стоял столбом. Вот это да! Раньше всегда говорили, что секса слишком много, даже в обкоме, говорят, корили за это, – а теперь вдруг мало его оказалось? Куда же он делся вдруг? Имелся в наличии – и вдруг исчез! Неужто в столь короткое время так резко потребность в сексе возросла? По себе бы я этого не сказал – разве так, немножко…

Устарел. Резко устарел! И секса мало, и, видимо, завлекательности!

Новое идет!.. Знал бы я тогда, что все будет еще гораздо хуже, чем я считал. Ни секса, ни занимательности не будет, а будет "проект", продукт, вычисленный на компьютере, и все вынуждены будут кушать этот сухой паек. Благодушен я был даже в моем пессимизме – мрачное будущее вовсе не таким серым видел, как то, что пришло.

"Литературные шампиньоны", что выращивают сейчас квадратно-гнездовым способом заместо писателей, тогда бы всех еще напугали, как нашествие роботов-марсиан. Приучили и к ним, однако! Но тогда я был еще бодр. Подтянем секс, накрутим интригу! – мечтал я, не предполагая, что и секс, и занимательность, как и серьезное содержание будут сброшены с литконвейера, как слишком сложное в производстве. Не знал!

Прежде чем спрятать свою рукопись в темницу навеки, хоть по Невскому погуляю с ней! Она-то хорошая, она-то не виновата ни в чем. Пусть хотя бы на жизнь посмотрит, единственный раз. Такое очеловечивание вещей мне свойственно: помню, мучился, какой именно в Англию взять помазок. Другому обидно будет. Оба взял!

Я выворачивал с моей рукописью на Невский с Лиговки и краем глаза увидал, что из гостиницы "Октябрьская" выходит элегантно небритый знаменитый московский писатель Александр Кабаков. Его роман

"Невозвращенец", вобравший в себя все, чего мы добивались, тогда гремел. Я бы радостно к нему подошел в другое время, но – сейчас? Уж нет! Встану вот здесь, скромно на остановке – подойдет так подойдет.

– Привет! – подошел ко мне Саша.

– О, привет!

– Чего это у тебя? Рукопись?

– …Где?! Ах, да! Вернули, старик. Сексу, говорят, мало!

– У тебя? Не верю! – Саша покачал головой.

Я пожал плечом. Помолчали. В такие вот секунды и решается жизнь. И у меня она почему-то решалась хорошо в такие секунды. Такие люди рядом подобрались?

– А ты можешь мне ее дать?

– Конечно!

– В Москве умные ребята открыли издательство. Коммерцию в основном печатают. Но с тебя, может, и другое что-то начнут? Если не ты – кто проломит дорогу?

– Спасибо тебе.

– На вот тебе телефончик их – недели через две позвони.

Я звонил и через две, и через четыре недели. Глухомань! Жизнь дала трещину, видать. И я со своим трудом по эту сторону трещины остался, в замшелом прошлом. А по ту сторону трещины те, кто в будущее проник! И их не достанешь. Но – звонил!

– Владимир Викторович вышел! Владимир Викторович еще не пришел!

С большим трудом я доказывал себе, что это вовсе не от меня Владимир

Викторович прячется, – я ж не говорю даже, кто звонит! Голос у меня приветливый, звонкий – не скажешь, что звонит глубокий старик.

Начало конца – это когда начинаешь видеть, как все стараются против тебя. Чушь это! Выкинь из башки! Никто тебя специально не преследует! Всем на тебя абсолютно наплевать. Я еще в молодости в детском рассказе написал: "Если ты звонишь и все время занято – вовсе не значит, что с тобой не хотят говорить!" Помни – "Жизнь удалась!". Утешал себя. И не только себя. Многие мне потом говорили, что заклинания мои и им помогли!

Приехал в Москву, на восьмидесятилетие мамы, которая давно уже внучку нянчила в Москве. До дватцатитрехлетнего возраста уже донянчила, но расставаться не хочет.

Отметили юбилей. Потом с кузеном и лучшим моим другом Игорьком свою надвигающуюся старость отметили – с юношеским задором, с песнями-плясками.

Проснулся у брата на диване. Разлепил глаз. Окна словно серой бумагой заклеены. Апрель называется. Вдали за окном огромное здание какого-то учреждения, и на нем, на плоской крыше, безвольно поник красный флаг. Что старый флаг сник – это понятно. Но где же наш – новый, озорной? Ладно – не рви понапрасну душу. Не твой стиль! Звони лучше! Да-а! Ну и телефоны у нашего поколения! Еле кручу диск!

– Алло! – прохрипел я. – Это Владимир Викторович?

И вдруг, вместо грубых отказов, жизнерадостный голос того самого

Викторыча:

– Это вы? Наконец-то! А мы тут ваши "Будни гарема" читаем нарасхват!

На тетрадки ее разделили. Приезжайте!

– Да я уж в Москве! – говорю ему радостно.

Тут пошла пауза. Видно, к такой радости он был не готов.

– …Да. Но дело в том, что я улетаю сегодня. В Париж!

Все ясно – понял я. Из Парижа не возвращаются. А если возвращаются, то совершенно другими, прежнего ничего не помнят. Чуть было трубку не положил. Да. Не перепрыгнуть мне щель между социализмом и капитализмом! Останусь тут. Но, однако, не умолк!

– Простите, а где вы находитесь? – вдруг слышу свой голос.

И слышу ответ: оказывается, издательство находится в соседнем доме со мной!

– Сейчас буду!

Крепко озадачил его. Но прибыл действительно – "сейчас". А говорят еще, что жизнь не помогает, что "жизнь сложна"! Жизнь сложна – зато ночь нежна! Перебежал только Гороховую улицу (бывшее Гороховое поле). Через калиточку в усадьбу Разумовских проник и – во флигель.