Книга Плохой мальчик - Денис Драгунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но я опять же не о том.
Две или три недели, предшествующие переезду, штаб-квартира ВСМ была отключена от всех каналов связи. Не было ни телефона, ни телеграфа, ни телекса. Даже почту не доставляли и не принимали к отправке. Таково было жесткое решение австрийских властей. Разумеется, принятое под давлением заокеанских хозяев.
Но я все никак не доберусь до сути.
Вот она.
Работники ВСМ, в том числе и мой знакомый, простодушно обрадовались. Подумали, что у них будет форс-мажорный отпуск. Что им разрешат не приходить на работу. Ну, или на работу приходить велят, но работы никакой не будет. Будут они гулять по кабинетам и пить в буфете венский кофе с венскими же булочками. Потому что в Вене любой кофе – венский, даже если его варят в просоветском ВСМ. Не говоря уже о булочках, которые закупают в соседней, уже безусловно венской, булочной.
Но фигу вам, сачки и филоны!
Несмотря на полную отрезанность от московского руководства, от национальных и региональных отделений, от парламентов и правительств, от прессы, вообще от всей мировой общественности – несмотря на информационную блокаду, работа кипела. Во всех кабинетах составлялись письма и отношения, адресованные в соседние кабинеты. Управление планирования запрашивало отдел информации. На основе полученных данных составлялся план. Его отправляли на следующий этаж. Там его корректировали. На более высоком этаже его утверждали и спускали (физически, посредством секретарши) в отдел информации. Там его расписывали на карточки и при ответе на следующий запрос (скажем, из отдела Африки или сектора по работе с профсоюзами) учитывали эти новые сведения. Каковые опять шли вверх, а потом вниз, и снова, и снова, и снова, и отдел информации за эти недели так обогатился новыми данными, что выхлопотал себе лишнюю штатную единицу и стол с пишущей машинкой, что и было выделено из наличных ресурсов и решение о чем было принято и тоже занесено на карточку.
Сотрудники даже не заметили переезда. Работа как кипела, так и продолжала кипеть до 1991 года, когда советские деньги кончились. Но тогда многое кончилось, и краха ВСМ никто особо не заметил.
Жили-были живописец Герасимов и скульптор Меркуров.
Оба – столпы социалистического реализма. Меркуров – создатель циклопических статуй Сталина, а Герасимов – автор бессмертного полотна «Два вождя после дождя».
Во время войны их вызвали куда надо и сказали, что им доверено изобразить нашего главного монгольского друга, маршала Чойбалсана. С натуры. Создать, соответственно, портрет на холсте и бюст в мраморе. И спросили, какой гонорар они бы сочли справедливым.
Деловитый Герасимов сказал:
– Пятьдесят тысяч рублей, как обычно.
А патетичный Меркуров всплеснул руками:
– Да что вы! О чем вы? Какие деньги? Для меня большая честь!
Когда портрет и бюст были закончены, Герасимову передали его гонорар.
А Меркурова просто от души поблагодарили. Но назавтра у его мастерской остановился грузовик. Сотрудники монгольского посольства стали выгружать шубы и сапоги, шапки и рукавицы, а главное – копченую конину и вяленую баранину. Подарки от маршала Чойбалсана бескорыстному советскому скульптору. Это было очень кстати в голодной военной Москве.
Узнав об этом, живописец Герасимов просто зубами скрипел от досады.
После войны Меркурова и Герасимова снова вызвали куда надо. На этот раз им было доверено изобразить на холсте и в бронзе нашего главного индийского друга, премьера Джавахарлала Неру.
На вопрос о гонораре Герасимов патетически вскричал:
– О чем вы? Какие деньги? Это для меня огромная честь!
Видя такое поведение коллеги, Меркуров деловито сказал:
– Как обычно. Пятьдесят тысяч рублей.
Когда бюст был изваян, а портрет написан, Меркурову передали его гонорар.
А Герасимову сказали спасибо. Хинди руси бхай бхай.
В 1970-е годы был в одном советском НИИ профессор Долгорукий, Исаак Матвеевич. Вот такое сочетание, но уж куда денешься. Он был очень сильный невролог. Но не врач, а теоретик, исследователь высших мозговых функций.
Был в этом институте и директор, профессор Скорняков, Сергей Семенович. Тоже специалист в своей области, но не такой крупный. Он не любил Долгорукого, просто терпеть не мог. Всегда ставил ему палки в колеса. Забирал у него из отдела ставки, мешал его аспирантам защищаться, и вообще.
Долго ли, коротко ли, профессор Долгорукий решил эмигрировать. Подал заявление на выезд. Была середина 1970-х, напоминаю. Директор под это дело его уволил. И с радостью забыл о нем.
Однажды вечером в квартире директора раздался телефонный звонок.
– Комитет государственной безопасности, подполковник NN… Скажите, товарищ профессор, во вверенном вам институте некоторое время назад работал некий Долгорукий, Исаак Матвеевич… Так?
– Я его уволил! – быстро сказал Скорняков.
– Нам это известно, – сказал подполковник. – Вас не затруднило бы дать гражданину Долгорукому краткую устную характеристику?
– Пожалуйста! – И Скорняков увлеченно стал рассказывать, какой этот Долгорукий лентяй и склочник, бабник и антисоветчик.
– Это нам тоже известно, – устало сказал подполковник. – А что он представляет из себя как ученый?
– Ученый? – иронично спросил Скорняков. – Кто вам сказал, что он ученый? Много амбиций, много саморекламы. А на деле – ноль. Дутая величина.
– Спасибо, товарищ профессор, – сказал подполковник.
А через месяц примерно, совсем уже поздним вечером, почти что ночью, в квартире профессора Скорнякова зазвонил телефон.
Это был профессор Долгорукий.
– Звоню попрощаться, – сказал он. – Самолет завтра в пять утра. Спасибо вам большое. Мне подполковник NN прямо сказал: езжайте-езжайте, будете в морге трупы мыть в самом лучшем случае! Ваш директор рассказал про вас. Ученый-то вы никакой, дутая величина, полный ноль! Так что скатертью дорожка! Так что спасибо, Сережа, мы, кажется, когда-то были на «ты»…
И повесил трубку.
Скорняков ахнул, схватился за телефон, но был уже первый час ночи.
Дело было зимой на даче. Я пришел к своему другу Андрею Яковлеву, чтобы ехать в Москву на их машине. То есть я попросил, чтобы меня подвезли до Москвы.
До отъезда еще полчаса, они собираются, а я на крыльце стою. Понятно: пришел заранее.
Слышу, Юрий Яковлевич кричит Андрею:
– Сынок, наруби кости для Дони!
Доня это их собака, овчарка по имени Динго. Но все ее звали Доня. Очень добрая была собака, умная и красивая. Итак, надо нарубить говяжьих костей, чтоб варить Доне суп.
