Книга Наночума. Проклятый год - Джефф Карлсон

Темноволосый мужчина из местных с квадратным подбородком в веснушках громко выкрикнул, изогнув брови в нетерпеливой гримасе:

— Где мистер Сойер? Ему лучше?

— Спит, — ответил Кэм. — Или, по крайней мере, спал.

— Спи-и-ит?!

Командир отряда Эрнандес проявил больше такта:

— Нам очень нужно увидеть его, эрмано.

«Братом назвал», — вспыхнуло в голове Кэма.

Его губы сами собой растянулись в улыбке. Как много заключалось для него в этих трех почти забытых слогах!

— Не трогайте его хотя бы еще пару часов, хорошо? С ним легче будет говорить, когда он отдохнет.

Эрнандес посмотрел на солнце, потом на избушку.

— Честное слово, — заверил его Кэм. — У него был не лучший день.

— Ну ладно. — Майор повернулся к одному из солдат в камуфляже: — Капитан, давайте приготовим этим людям приличный ужин. Спросите их, не нужна ли кому медицинская помощь.

* * *

На самом деле Голливуда звали Эдди Кокубо — Эдвард. Все остальное оказалось правдой. «Остров» легко мог прокормить всех переселенцев, местные соскучились по новым лицам и на общинный манер готовы были прийти на выручку собратьям по несчастью.

Кэм очнулся в хижине, под ярким желтым светом фонаря. Адская боль заглушала жалобные женские всхлипы. Он был охвачен безотчетным, неутихающим ужасом, что его вот-вот пустят на мясо.

Он провел в этом состоянии несколько дней, периодически всплывая на поверхность, но тут же с облегчением погружаясь в темноту.

Спустя восемьдесят один час после прибытия на вершину, Кэм очнулся в настоящей кровати — ему меняли повязки. Доктор Андерсон настолько соответствовал описанию Голливуда, что юноша даже забыл, что видит его в первый раз. Седеющий сорокапятилетний Андерсон не страдал избыточным весом, просто выпуклые щеки и короткие, толстые пальцы придавали ему умиротворенный вид, а медлительные движения еще больше усиливали это впечатление. Жену доктора, тихую рыжеволосую женщину с глубокими складками на лбу и у заостренного носа, звали Морин.

— Доктор А, — выговорил Кэм.

Морин отшатнулась, застигнутая врасплох хриплым голосом. Андерсон, бинтовавший левую ногу юноши, замер и посмотрел ему в глаза.

— Очнулся, значит, — сказал он спокойным, бодрым тоном.

Так продолжалось еще две недели. Доктор ухаживал за ним с помощью утешительных слов и бульона, сбивая температуру точно рассчитанными дозами аспирина и невосполнимыми одноразовыми химическими холодными компрессами. Почти целый квадратный метр кожной поверхности Кэма превратился в открытую, сочащуюся рану. Опасаясь инфекции, врач держал его отдельно от других.

А еще пара проверяла, нет ли расхождений в рассказах Кэма и Сойера. Юношу расспрашивали по чуть-чуть. Андерсон почти все принимал как есть, но Морин выпытывала подробности, ее зеленые глаза светились, как яшма. Состояние Кэма помогало избегать поспешных высказываний. Он отводил взгляд в сторону, делал глубокий вдох — горечь потерь и бессилие были вполне реальными — и обдумывал в уме каждый ответ, взвешивая, насколько убедительно прозвучит полуправда.

Кроме него и Сойера уже никто не мог рассказать о случившемся.

Голливуд скончался от потери крови всего через час после их прибытия. Рядом с его могилой появились две новые: Джослин Колвард и Алекс Аткинс приползли той же ночью, проведя в опасной зоне слишком много времени. Кэм и Сойер дотащили Голливуда до границы безопасной зоны значительно раньше. Джослин на месте свалил инсульт. Аткинс протянул целых семь дней в беспокойной коме; стонал, кашлял и, наконец, хрипя, сдался на милость смерти.

Как и где кончился земной путь Джима Прайса, навсегда осталось для Кэма загадкой. Жизнь — не кинофильм, в котором герой и главный злодей неизбежно встречаются в зрелищной рукопашной схватке. В их положении трудно даже было сказать, кто злодей, а кто — герой.

Очевидно, Прайс застрял где-то на востоке, в долине. Отправившись на машине в объезд, он жизнью заплатил за эту ошибку.

Сойер опять оказался прав, хотя на этот раз правота вряд ли могла принести ему какую-либо выгоду. Люди на вершине услышали перестрелку и рассудили, что «хорошие» ведут бой с «плохими». Притащив на себе Голливуда, Кэм и Сойер заручились их дружбой и доверием.

Стрельбу объяснили тем, что Прайс вознамерился захватить абсолютную власть. Его банда набрала оружия в охотничьем магазине Вудкрика, но, даже оказавшись в большинстве, не смогла одолеть остальных. Трое друзей Кэма и Альберта — Эрин, Мэнни и Бакетти — погибли в этой схватке.

Морин смягчилась после рассказа Кэма о тех днях, которые Голливуд провел в их лагере. «Эдди все-таки добился, чтобы его так называли», — произнесла она, потупив глаза. После этого жена доктора отбросила подозрительность и в качестве моральной поддержки потчевала Кэма своими собственными рассказами.

В соседней комнате кричал и плакал Сойер. Кэм то и дело просыпался, не чувствуя жалости, — он жалел только себя, мертвых да еще добрых, щедрых людей, которые за ним ухаживали.

Альберт заслужил свою участь.

Чтобы отправиться в поход на ту сторону невидимого океана смерти, Эдди Кокубо выдвигал множество убедительных причин, но Морин подозревала, что поступок его прежде всего объяснялся беспросветной тоской. Эдди не вписывался в группу. На вершине обитали две супружеские пары, самому младшему из взрослых было тридцать три года, а старшему из детей — только одиннадцать. С ними на гору поднялся еще один мужчина, но болезнь печени доконала его в первую же весну. Все остальные, добравшиеся до вершины в самом начале чумы, едва держались на ногах, страдали от страшных повреждений внутренних органов и не протянули больше недели.

Восемнадцатилетнего Эдди никто намеренно не отталкивал, но он постоянно оказывался лишним — и когда дети затевали глупые для его возраста игры, и когда взрослые строили планы на будущее, и когда все расходились на ночь по своим постелям.

Они видели: рядом есть другие люди — на северо-востоке с макушки горы поднимался дым от костров, а за группой Кэма на юге они даже наблюдали в бинокль.

Юноше стало не по себе, его так и подмывало спросить: «А как мы убивали своих, тоже видели?» — но он сдержался. Выйдя из хижины, он первым делом посмотрел на юг. Там маячили его любимый утес и несколько кряжей и гребней, однако почти вся юго-западная часть склона была обращена в другую сторону. Оставшиеся в лагере не давали о себе знать — ни дыма, ни движения; они, естественно, берегли дрова на зиму, да и смотреть на старый лагерь не очень хотелось — врать больше не требовалось, а вид долины вызывал слишком болезненные воспоминания.

Месяц за месяцем Эдди расходовал заряд аккумуляторов, пытаясь вызвать соседей по рации, напрасно жег дрова и траву, посылая дымовые сигналы. Сооружал башни с флагами, выкладывал валунами огромные слова и в одно прекрасное утро ушел, не попрощавшись, оставив лишь написанную собственной кровью записку с новым именем — Голливуд.