Книга Шкловцы - Залман Шнеур

— Да что ты знаешь! — машет на него рукой Ичейже с серьезным выражением лица. — Может, спереди — да. А весь зад у них из кожи, говорю тебе. Только под капотой не видно.

Во время чаепития в доме Ичейже Хоне, сын даяна, рассказал такую историю:

— Послушайте! Однажды ночью приезжает к Лейбе-горбуну гость. Его родственник. Говорит ему горбатый: «Ну, поужинать ты уже наверняка поужинал, чая уж и подавно напился. Проэкзаменуй-ка лучше моего сына и подари ему копейку».

Зеленоглазая молодая жена Ичейже так и покатилась со смеху, а у Файвки от смеха аж в боку закололо. Но это было еще не все. Хоне, сын даяна, изобразил, как Лейба-горбун учит своих детей ходить по улице:

— Когда вы ходите, — так процентщик наставляет своих Зельдочку и Хаимку, — ходите по-селовесески. Ступать подосвами надо ровно, надо, потому сто каждый саг стоит денег. Нельзя саркать каблуками, потому сто каждый сарк стоит денег.

— Вот они и ходят у него тихо, как кошки в чулках, — подхватывает Ичейже, — как в Тишебов на кладбище…

— Когда вы увидите в лавках сто-нибудь хоросее, — продолжает Хоне, сын даяна, — отворачивайтесь. Жачем без толку глажеть? Все это, стобы деньги выманивать… Вот, например, висят у Алтера-сясовсика серебряные сясы в окне! Это все, стобы выманить пароску гросей. Вы думаете, он вам угодить хосет? Нет — все пароска гросей!..

— Ай, парочка гросей!

— Только пароска гросей…

— Куда он прячет свои проценты?

— В горб.

— Полный горб пятачков.

— Гривенников.

— Золотишка, поговаривают.

— Пора ему этот горб намылить!

— Пусть попомнит «Сеймейх нейфлим»!

— Ну!

— Ну-ну…

И час мести настал. Он настал в середине зимы.

Как магид начистил ему морду

пер. И.Булатовского

1

Среди зимы в Шклов приехал магид Шолем-Меир Пискун. Кудрявый пожилой человек с приплюснутым носом и гугнивым голосом. Говорят, что когда-то, во времена Смоленскина[170], он был маскилом, знатоком ивритской грамматики. Потом сделался набожным и начал произносить богобоязненные проповеди в бесмедрешах.

Но от своей Гаскалы так и не сумел полностью отказаться. Подмешивал все время в проповеди все, что душе угодно. До птичьего молока включительно!.. Гаграфия — гаграфию, филесуфия — филесуфию, гиметрия — гиметрию. И про то, как живут звери и птицы, и про то, что в Варшаве родился человек с птичьей головой… И про то, как Земля вертится, и про то, как «гуморы»[171]движутся по жилам… И каким «техническим гением» обладал тот еврей Веселиил[172], который построил Скинию… И про бессмертие души, в котором теперь убедились даже величайшие исследователи, ученые и мудрецы народов мира. Ибо сожженный клочок бумаги, и тот не исчезает без следа… И доказательством тому… В общем, в ход шла вся та наука, которой Зелиг Слонимский[173]набивал свою варшавскую «Хацфиру»[174]во времена Александра Третьего вместо запрещенной тогда политики. У пожилых Шолем-Меир слыл до некоторой степени вольнодумцем, зато молодые его как раз очень уважали.

Как только гугнивый магид Пискун объявился в местечке, старосты «Сеймейх нейфлим» нанесли ему визит на постоялом дворе, где он остановился, и почтили его дорогими папиросами. Кроме того, Ичейже пригласил магида отобедать к себе домой, а вместе с ним и своего товарища Хоне, сына даяна.

О чем они там беседовали втроем за обедом и после обеда — этого никто не знает. Однако из объявлений, расклеенных на медных рукомойниках в бесмедрешах, выяснилось, что… «с помощью Всевышнего, благословен Он, во вторник, день во всех отношениях благоприятный[175], после минхи проповедник справедливости[176], обличитель во вратах[177]реб Шолем-Меир Пискун, просветитель, наставник и магид из святой общины Могилева, возвысит свой глас в Старом бесмедреше святой общины Шклова…»

— Хакивце…[178]— гласило далее объявление, написанное синими чернилами красивым раввинским почерком на витиевато ученом маскильском святом языке. — Сбирайтесь, дети Иаковлевы, дабы внимать новейшим и чудесным толкованиям нынешнего недельного раздела, которые сладчайший из проповедников народа Израилева изречет перед лицом собрания, и дабы услышать о вещах, горе зиждущихся. Да станут речи его услаждением внемлющих и да пребудет с ним благословение.

Обычное объявление о проповеди. Но в доме дяди Ури знали, что Старый бесмедреш был избран для проповеди только потому, что в нем молится Лейба-горбун и что в нем-то «проповедник справедливости» реб Шолем-Меир Пискун из Могилева «начистит Лейбе морду». Только — тсс! Тихо! Об этом ни слова…

Файвка был сам не свой от радости, предвкушая, как Лейбе-горбуну «начистят морду». Он представлял себе это так: могилевский магид с приплюснутым носом вскарабкается на Лейбу-горбуна и начнет тереть ему под бородой мелким песком, точь-в-точь как Песька-служанка проделывает это с медным самоваром накануне праздников. Ему страсть как хотелось присутствовать при этой увлекательной сцене и наконец увидеть, как месть настигнет мерзкого горбуна. Файвка упросил тетю Фейгу, чтобы она отпустила его послушать магида. Это было совсем не трудно, потому что тетя Фейга сама страх как любила сходить послушать какого-нибудь магида и была рада тому, что в этом ее мальчик, который учит Пятикнижие, пошел в нее.