Книга Желанная - Тия Дивайн

– Это мудро – не торопиться с решениями, – пробормотала Оливия, гадая, каким образом сумеет протянуть разговор хотя бы на час, как того требовала элементарная вежливость.

– Угощайтесь печеньем, Питер. Скажите мне, как поживает Гарри?

Она ничего не хотела знать, но слушала, стараясь придать своему лицу заинтересованно-вежливое выражение, и даже кивала в нужных местах.

Гарри торопился как никогда. Настал момент истины – полной капитуляции Найрин, момент воплощения в жизнь самых смелых его фантазий.

Он замедлил шаг на ступенях, ведущих на веранду.

– Найрин! Найрин, милая, ты где?

Его голос отражался от стен, отдавался эхом в пустом вестибюле. Вдруг им овладел страх. Неужели она вот так взяла и бросила его?

– Найрин! – Он поразился той мере отчаяния, что сам услышал в своем крике. Проклятие! Это его дом, его деньги, это он опекун бездомной и бессердечной суки, брошенной собственными родителями! – Найрин!

– Не кричи, Гарри, – раздался за спиной хрипловатый голос. – Я здесь. Я жду тебя.

Он обернулся.

О боги! Она была нагая. Найрин стояла в дверном проеме, соединяющем два зала, и ждала его.

– Найрин, – выдохнул он.

Она зашла в зал и подошла к нему.

– Найрин...

– Позволь мне присесть к тебе на колени, Гарри, – прошептала она, и он опустился на ближайший стул – ноги отказывались держать его. Она оседлала его, предварительно раздвинув руками его ноги, и взяла в ладони его лицо. И тогда она поцеловала его, глубоко проникая в рот узким проворным языком, словно желала высосать из него душу.

– Я хочу тебя, – пробормотал Гарри, непослушными пальцами пытаясь расстегнуть одежду. – Я хочу тебя... На полу... Сейчас...

– Как пожелаешь, милый, – согласилась она, соскальзывая с той же кошачьей грацией и опускаясь на пол. – Иди ко мне, Гарри. Я так тебя хочу...

Он упал на пол. Он был словно во сне.

А Найрин лежала под ним, легко ему подыгрывая, ибо эту сцену она разыгрывала уже много-много раз в Богом забытых городках, разбросанных между Техасом и Невадой. И она делала свое дело мастерски. Стон здесь, похлопывание там, схватить, толкнуть, и все это с неизменной обольстительной улыбкой, не переставая шептать ему на ухо то, что он хочет услышать.

– Делай это со мной, – шептала она, поощряя Гарри к дальнейшим действиям. Она точно знала, когда надо замереть и вскрикнуть, она знала, что тем самым приближает развязку.

Но процесс мало-помалу захватил и ее, и вот ей уже не приходилось притворяться.

– О, Гарри, – простонала Найрин. Едва ли ей надо было говорить ему что-то еще, он в этом не нуждался. Он был уверен, что она его хочет.

Не стоит его разуверять.

Но, позволяя ему мечтать, Найрин целиком контролировала ситуацию, и это ей давалось легко. Все равно что ехать в повозке вниз с горы, не слишком высокой и крутой – элемент опасности присутствует, но поводья у тебя в руке и ты, когда надо, притормозишь. Вот и сейчас Гарри работал как насос, а она катилась с горы, потому что ему потребовалось слишком много времени, чтобы утолить свою похоть.

И тогда она услышала, как хлопнула дверь, как кто-то вошел в комнату. И взглянула в гневные глаза Питера. Она точно знала, что именно он увидел: ее смуглое тело сплелось с телом его отца, но глаза ее ясны и ничем не затуманены.

Питер ушел, и она была рада этому – рада тому, что он видел ее нагой, обвивающей ногами бедра отца. Он будет ревновать, он захочет переманить ее на свою сторону. И, возбужденная этой запретной фантазией, Найрин почувствовала, как тело ее напряглось по собственной воле и горячая волна удовольствия прокатилась по нему.

– Итак, монсеньор Клей, покажите нам карты.

Клей замер. Тот, кто говорил, некто Дювалье, знал его много лет, и ему Клей неизменно проигрывал. Он неохотно швырнул карты.

– Я поиздержался, Дювалье, вам придется взять расписку или закладную на Оринду.

– О нет, мой дорогой друг! Пришло время платить наличными. Расписка ваша ничего не стоит, потому что денег под нее вы все равно не соберете, а старая запущенная плантация ничего не даст. Позвольте сказать, что вы все время проигрываете и остаетесь мне должны, а играете рискованно, не принимая во внимание ваши стесненные обстоятельства. Вы ведете себя бесчестно, мистер, и оскорбительно по отношению ко мне. Итак, я вас спрашиваю: собираетесь ли вы отдавать мне долг чести?

Клей почувствовал страх. Впервые Дювалье отказывался брать расписку или закладную.

Но у него больше ничего не было. Только собственная жизнь.

У Дювалье хватит наглости потребовать сатисфакции по принципу «око за око», особенно в том случае, если речь идет о богатых плантаторских семействах. Но в Новом Орлеане все были в курсе того, что брат его вернулся и умыкнул денежки.

Клей рассчитывал на Гарри, на то, что щедрость его не оскудеет по крайней мере до той поры, пока не оскудеет его же козлиная похоть, и все было бы по его, Клея, желанию, если бы не вмешательство брата.

Клей делал ставки, рассчитывая на деньги Гарри, а еще раньше – на деньги, оставшиеся ему в наследство, и Дювалье не препятствовал ему в этом, хотя результат знал заранее.

– Ну, друг мой? Чем будешь расплачиваться? – терпеливо переспросил Дювалье. Терпеливо, потому что ответ знал заранее.

– Я, – у Клея слова застревали в горле, – я пока ничего не могу сказать. Мне надо вернуться в Бонтер. Там должно быть что-то, если мой брат и в самом деле такой оборотистый, каким пытается себя представить. Может, он уже заработал какую-то сумму, чтобы дать мне аванс.

– Откуда? Насколько мне известно, урожаи трех ближайших лет уже заложены. Монсеньор Клей, не делайте из меня дурака!

– Брат сообразительнее меня. Может, он и сумел выжать из плантации кое-что. Потом, я всегда могу обратиться к матери...

– О да, к бедной многострадальной Оливии. Я в курсе всего, месье Клей. О финансовом положении вашей семьи я знаю не меньше вашего.

Клей понял, что он мертвец.

– Вы должны позволить мне попытаться, – сказал он, надеясь, что просьба эта звучит не как мольба. Но он и сам знал, что деньги взять неоткуда.

Тем не менее Дювалье оказался не чужд состраданию. Он понимал, что человек должен сделать последнюю попытку. Он также знал, что месье Клей не сможет убежать от последней расплаты.

– Хорошо! Даю вам две недели на то, чтобы раздобыть деньги. Целых две недели, и ни дня больше. – Он щелкнул пальцами, подзывая телохранителей, которые сопровождали его повсюду.

Две недели!

Он умрет. Клей знал, что умрет, и не понимал, зачем выпросил эти две недели, когда мог остаться в Новом Орлеане и сделать последнюю ставку – на собственную жизнь, и проиграть тут же.