Книга Коринна, или Италия - Жермена де Сталь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А далее, — продолжала Коринна, — идут картины, изображающие драматические сцены из произведений четырех великих поэтов. Обсудим вместе, милорд, какое впечатление они производят. На первой картине мы видим Энея в елисейских полях в тот момент, когда он хочет приблизиться к Дидоне{162}. Ее тень в негодовании удаляется от него, радуясь тому, что в груди у нее уже больше нет сердца, которое могло бы забиться при виде виновника ее страданий. Тени, окутанные туманною дымкой, бесцветный ландшафт, окружающий их, — все это составляет резкий контраст с полным жизни Энеем и сивиллой, сопровождающей его. Но такого рода эффект не что иное, как игра художника; поэтическое описание, по существу, гораздо богаче, чем его воплощение в живописи. Я бы сказала то же самое и об этой картине, которая изображает умирающую Клоринду и Танкреда{163}. Скорее всего она может тронуть нас, приведя на память дивные стихи Тассо о том, как Клоринда прощает влюбленному в нее врагу, пронзившему ей грудь. Живопись, посвященная темам, уже обработанным великими поэтами, неизбежно оказывается в подчинении у поэзии, ибо поэтическое слово оставляет впечатление, затмевающее решительно все, и почти всегда сила драматических положений, избираемых поэтами, состоит в красноречивом описании развития страстей, меж тем как большинство живописных эффектов заключается в передаче безмятежности красоты, ясности выражения, благородства поз и, наконец, в увековечении минуты покоя, которой не устаешь любоваться.
— Ваш повергающий в трепет Шекспир, — продолжала Коринна, — дал сюжет для третьей картины. Вот Макбет, непобедимый Макбет, который, вступив в бой с Макдуфом, чью жену и детей он погубил, вдруг узнает, что предсказание ведьм сбылось: Бирнамский лес двинулся на Дунсинан, а человек, с которым он сражается, рожден после смерти матери. Макбет побежден судьбой, но не своим противником. В отчаянии он не выпускает из рук меч: он знает, что умрет, но хочет изведать, не восторжествует ли сила человека над роком. Конечно, лицо его прекрасно выражает растерянность и гнев, смятение и мужество, но от скольких красот поэтического рассказа пришлось отказаться художнику! Разве можно на картине изобразить Макбета, постепенно погружающегося в бездну преступлений, Макбета, опьяненного честолюбием, слепо верящего в колдовство? Можно ли передать ужас, испытываемый им, ужас, который, однако, не лишает его непоколебимого мужества? Может ли художник передать суеверный страх, который мучает Макбета? ту необъяснимую веру, тот адский рок, который тяготеет над ним, его презрение к жизни, отвращение к смерти? Без сомнения, лицо человека — величайшая из тайн, но на картине лицо может выразить лишь одно чувство. Контрасты, внутренняя борьба, наконец, вереница событий — все это принадлежит сфере драматического искусства. В живописи трудно передать последовательность событий: ни время, ни движение ей не подвластны.
«Федра» Расина дала сюжет четвертой картине, — продолжала Коринна, указывая на нее лорду Нельвилю. — Ипполит, сияющий красотой невинной юности, отвергает обвинения, взведенные на него мачехой; герой Тезей, защищая свою преступную супругу, обнимает ее мощной рукой. Тревога на лице Федры наводит на зрителя леденящий ужас; ее кормилица бесстыдно поддерживает козни своей питомицы. Ипполит на этой картине, быть может, еще прекраснее, чем у Расина: он походит скорее на античного Мелеагра, потому что любовь к Арисии еще не нарушила его сурового благородного целомудрия{164}; но возможно ли себе представить, чтобы Федра продолжала настаивать на своей лжи в присутствии Ипполита и, видя, что его безвинно преследуют, не упала к его ногам? Оскорбленная женщина может хулить своего любимого в его отсутствие; но, когда она его видит, в ее сердце все вытесняет любовь. Поэт ни разу не свел вместе Ипполита с Федрой после того, как она оклеветала его; живописцу пришлось это сделать, чтобы обнаружить всю силу контраста между ними, но разве это не доказывает лишний раз, что между поэтическим сюжетом и сюжетом живописным большая разница и было бы лучше, если бы поэты писали стихи на темы картин, чем художники — картины на поэтические темы? Воображение всегда должно предшествовать идее: это подтверждает история человеческого духа.
Показывая лорду Нельвилю картины, Коринна несколько раз прерывала свои пояснения, надеясь, что он заговорит с нею; однако, оскорбленный до глубины души, он не обмолвился ни единым словом; когда она высказывала какую-нибудь высокую мысль, он вздыхал и отворачивался, чтобы она не увидела, как легко было его растрогать в том душевном состоянии, в каком он находился. Коринна, удрученная его молчанием, села и закрыла лицо руками. Лорд Нельвиль в возбуждении прошелся несколько раз по галерее, потом приблизился к Коринне, готовый в эту минуту искать у нее утешения и излить ей всю свою душу, но непобедимая гордость заглушила этот порыв, и он вновь повернулся к картинам, словно ожидая, что Коринна расскажет все до конца. Она возлагала большие надежды на впечатление от последней картины и, сделав усилие над собою, чтобы тоже казаться спокойной, поднялась с места.
— Милорд, — сказала она, — мне осталось показать вам еще только три пейзажа; два из них наводят на интересные мысли; я не очень люблю сельские сцены, они бывают безвкусны в живописи, подобно идиллиям, не имеющим отношения ни к преданиям, ни к истории. Но мне кажется, что лучшее в этом жанре написано в манере Сальватора Розы{165}, например этот пейзаж: здесь изображены потоки, деревья, утес, и ни одно живое существо, даже полет далекой птицы не вызывает представления о жизни. Отсутствие человека на лоне природы заставляет глубоко задуматься. Во что превратилась бы земля, если бы жизнь на ней исчезла? В творение без цели, но все же — творение несказанно прекрасное, чей таинственный смысл был бы понятен одному Богу.