Книга Оптимисты - Эндрю Миллер

Несколько минут они вежливо обсуждали посторонние предметы. Клем спросил, что она делает по вечерам. Она ответила, что редко выходит из дома, разве что в кино. Клем сказал, что тоже любит фильмы, что в Лондоне часто ходил в кинотеатр. Она кивнула. Их горячность, казалось, иссякла, будто каждый втайне усомнился в убедительности собственных аргументов. В музее они ни до чего не договорились, хотя ни тот ни другая так и не поняли почему.

— А теперь, — закуривая вторую сигарету, проговорила она, — раз уж я заставила вас смотреть на мою фотографию, вы, по-видимому, захотите, чтобы я взглянула на те, что вы показывали старику. А не то обзовете меня ханжой.

— Я оставил те фотографии в гостинице, — сказал Клем, — я не ношу их с собой.

— Слава богу.

— Но если вы хотите фото за фото… — Вытащив из кармана брюк бумажник, он открыл его, отщелкнул хлястик с кнопкой и, выбрав один из слайдов, протянул его Лоуренсии. — Посмотрите на свет, — попросил он.

Она посмотрела.

— Видите? Ее зовут Одетта, ей десять лет.

Он рассказал ей, что знал о девочке. Как убийцы в Н***, разрубив ногу женщины, за которой она пряталась, ранили ее в голову. Как она долгие часы лежала в темноте и думала, что уже умерла, пока не услышала плач другой малышки и не побрела с ней в поисках воды, не зная, конечно, не поджидают ли еще в темноте люди с ножами. Он описал больницу Красного Креста, ряды узких кроватей, поразительное спокойствие, с каким она отвечала на вопросы Сильвермена, прежде чем усесться опять в тени дерева.

— Что же, она одна там?

— Вместе с другими сиротами.

— А мать и отец?

— Погибли. И братья тоже.

Лоренсия отдала слайд обратно. Пока он засовывал его обратно в бумажник, она встала и торопливо направилась к кафе. Через окно Клем видел, как открылась дверь туалета. «Сильно я расстроил ее?» — подумал он и решил, что, видимо, да, и что это было несложно и не совсем честно, и что эта уловка не доказывала ничего, кроме того, что ее сердце чувствительнее, чем его собственное.

Он отнес чашки в кафе и подождал ее у дверей туалета. Когда она вышла, они опять вернулись через фойе в сад. Днем окрестности музея выглядели просто ухоженными, нынче же, в короткий предзакатный час, глазу открывалось настоящее великолепие. Журчали фонтаны, на аккуратно подрезанных ветвях деревьев распевали птицы, и весь расплывающийся в мягкой дымке пейзаж был облит трепещущими лучами цвета расплавленной бронзы. Задумчиво, на расстоянии ладони друг от друга, они медленно шли по гравийной дорожке, на которой переплелись их тени. Клем сказал, что завтра улетает домой. Лоренсия кивнула.

— Закончили с нами? — спросила она.

— Я не знаю, что еще могу сделать.

— Когда придет время, — сказала она, — полиция его найдет.

— Рузиндану?

— Да, да.

— И его никто не спрячет?

— Нет.

— А молодой человек?

— Жан? — Она покачала головой, — Что вы будете делать в Англии? — спросила она.

— Работа найдется, — ответил он.

— Будете писать об этом?

— Я ведь не писатель.

— Вы — фотограф без фотоаппарата, — сказала она.

— Можно и так назвать.

Она улыбнулась:

— А как же вас можно по-другому назвать?

Она подбросила его до города в своей машине — стареньком «пежо», который вела мастерски. Эмиль, с ярким нотным ранцем за плечами, поджидал у дома учителя музыки. Когда машина остановилась, он вскарабкался на заднее сиденье. Обернувшись, Клем пожал ему руку.

— Доброе утро, — сказал мальчик по-английски.

— Добрый день, — ответил Клем.

— Они в школе учат, — объяснила Лоренсия, — вот ему и не терпится поупражняться.

— Давайте тогда говорить по-английски, — предложил Клем, — Я уверен, вы говорите хоть немного.

— Иначе бы я не смогла работать в офисе.

По-английски она звучала абсолютно по-другому, при звуке ее голоса Эмиль захлопал в ладоши от удовольствия.

— Мы — магазин! — закричал он.

— Пойдем в магазин, — поправила Лоренсия. — Да, надо купить продукты. Я высажу вас на улице у гостиницы.

— Я тоже могу пойти в магазин, — объявил Клем.

— В магазин?

— Я люблю, — сказал он, — люблю ходить в магазин.

Она засмеялась:

— Ого, мужчина, который любит ходить по магазинам!

— Можно?

— Как хотите, — сказала она, выруливая на дорогу.

Они отправились в местный гастроном. Сидящий в будке за дымчатым стеклом продавец объявлял специальные предложения. Эмиль толкал тележку. Клем проверял, как он знает названия продуктов, которые Лоренсия доставала с полки.

— А это что? — спрашивал он.

— Это — курица.

— А это?

— Это — яйцо!

Клем донес пакеты до машины. Они доехали до дома Лоренсии — солидного серого здания среди других серых каменных зданий.

— Приятный дом, — сказал Клем; они опять говорили по-французски.

— Это только снаружи, — сказала она.

— Далеко отсюда до моей гостиницы?

Она помотала головой:

— Идите по этой улице до проспекта, потом — направо и еще раз направо, на Туазон д'Ор, и минут через десять увидите вашу улицу.

— С сумками справитесь? — спросил он.

— У нас есть лифт.

— Хорошо.

— Ага.

— Если хотите, оставайтесь с нами ужинать, — пригласил Эмиль, — продуктов хватит на всех.

Клем поблагодарил его, но отказался.

— Мне нужно еще кое-что сделать, — сказал он, — может, в другой раз.

Мальчик пожал плечами. Они еще раз обменялись рукопожатием. Клем повернулся к Лоренсии.

— С проспекта, говорите, направо?

— Да.

— Ну, тогда я прощаюсь.

Он поблагодарил ее за помощь и двинулся прочь. Перейдя улицу, Клем обернулся и успел увидеть, как они заходят в подъезд дома. Он помедлил, ожидая, не выйдет ли она за чем-нибудь опять, но дверь медленно закрылась; они ушли.

На проспекте Луизы подходил к концу торговый день. Мимо зеркальных витрин модных магазинов, где одетые в итальянские платья и туфли на высоких каблуках продавщицы закрывали кассы и опускали металлические жалюзи, непрерывным потоком текли машины. Клем заглянул в бар у площади Луизы, заказал бутылку пива «Леффе» и присел с нею у пустого столика. В лиловом полумраке виднелось не больше десятка клиентов, все — мужчины средних лет, большинство, как и Клем, за отдельными столиками. Он закурил. Звучала унылая песня о неразделенной любви; слушать ее было невозможно, но и отключиться не удавалось. Может, опять напиться, подумалось ему, но идея тут же вызвала отвращение. Не допив полбутылки, он вышел на улицу и, перейдя дорогу, повернул на улицу Туазон д'Ор. Последний вечер в Брюсселе — неужели нет ничего полезного, что нужно бы сделать? Опять попытаться связаться с Сильверменом, позвонить Лоре? И отцу? Потом можно взять бумагу — в ящике тумбочки в гостинице было с десяток листов писчей бумаги — и попытаться набросать что-нибудь по пунктам. С десяток, ну с пяток идей. Он совсем выдохся! Скатился вместе с погодой в зимнюю спячку. Главное теперь — продолжать заниматься делами, поддерживать в себе интерес к жизни. Он удлинил шаг, осознанно подлаживаясь к поступи окружавших его со всех сторон деловых людей, но, добравшись наконец до кривого изгиба узкой улочки Капитана Креспеля, чувствовал себя таким же призраком, как и те, другие, для которых он так ничего и не сделал — разве что оставил там и сям несколько жутких открыток.