Книга Рамсес II Великий. Судьба фараона - Жеральд Мессадье

Можно было подумать, что некоторых придворных поразил один и тот же внезапный недуг — у них безнадежно отвисли челюсти.

Рамсес занял место Верховного жреца.

* * *

Ночь пала на Верхний Египет так внезапно, как валится на постель человек, желая наконец уснуть после изматывающего тяжелого дня. Издалека доносился лай шакалов, в близлежащих каналах квакали лягушки. В небо густого синего цвета устремлялись крики сов.

В загородном дворце, расположенном недалеко от храма, только что закончилась праздничная трапеза. Рамсес и члены царской семьи разошлись по своим опочивальням. Двое мужчин медленно шли по широкой аллее сада, протянувшегося вдоль реки, — две едва заметные в свете укрепленных на стенах дворца факелов фигуры.

— Именем Ваала, — начал один весело, — кто-кто, а он умеет удивить!

— Он не только не сказал мне ни слова утешения по поводу смерти отца, — отозвался второй с горечью, — хуже того — он занял его место! Ты мог предвидеть такое, Небамон?

— Мне бы это и в голову не пришло, Пасар. Но ведь нам сообщили, что твой отец умер, когда кортеж уже был в пути! Быть может, у Рамсеса просто не было времени выразить тебе свои соболезнования. А может, новость не слишком его расстроила…

— Что ты этим хочешь сказать?

— Я думаю, что Рамсес затаил обиду на твоего почтенного родителя еще несколько месяцев назад, когда он принял у себя принца Птахмоса.

Пасар на мгновение замер.

— Разве это преступление? — спросил он с досадой после недолгой паузы.

— С нашей точки зрения — нет. Но царь всегда считал Птахмоса опасным соперником. Не забывай, Птахмос был признанным наследником трона, и его даже изобразили на барельефе в храме Амона, правда, потом это изображение затерли. Рамсес мог счесть оскорблением тот факт, что твой отец принял его у себя. Ты понимаешь это лучше, чем кто бы то ни было, ведь ты родился на юге. Установка стелы в Бухене говорит сама за себя, как мне кажется. И ведь ты сам настоял на поездке, когда правитель Куша попросил Рамсеса посетить те края.

Пасар погрузился в раздумья.

— Ты не сын жреца, поэтому сегодняшнее происшествие не произвело на тебя такого гнетущего впечатления.

— А может, это потому, что поступок Рамсеса удивил меня намного меньше.

— Но почему?

— Сменилось всего несколько поколений с тех пор, как культ Амона приобрел большое значение, Пасар.

— Как это понимать?

— Я не хочу сказать ничего плохого, уверяю тебя. Но совсем недавно, и ты не можешь это отрицать, этого бога не знали в Хет-Ка-Птахе и Уасете. Сегодня его называют «Скрытый», и твоему отцу пришлось призвать на помощь все свои познания и красноречие, чтобы объяснить людям, какое положение Амон занимает в пантеоне. Я такими познаниями не обладаю, поэтому не могу сказать, в каких отношениях состоит Амон с Ра и Хором. Но я знаю наверняка, что расцветом своего культа этот бог обязан царям.

Пасар не ответил; он не раз слышал от отца, что культ Амона власть имущие использовали в своих целях, и придет время, когда это ярмо будет сброшено.

— Заняв место твоего отца, — продолжил Небамон, — Рамсес восторжествовал над многими.

— Но над кем?

— Над теми, кто упрекал его самого и его предков в том, что в их жилах не течет царская кровь.

— И теперь он сам станет Верховным жрецом?

— Разумеется нет. Это был блестящий ход, символический акт. Хотя все это только мои предположения.

А звезды сияли как никогда ярко в ясном ночном небе. Быть может, там, в вышине, Сет, чьи рыжие волосы развевал ветер, продолжал сеять в мире вред и разрушения.

* * *

Как обычно в дни праздника Опет, во всей стране царило приподнятое настроение. По приказу фараона вокруг храмов установили сотни столов с кушаньями и напитками, и каждый желающий мог взять себе сколько угодно лепешек, сыра, гусятины, утятины, рыбы, причем повара готовили все это на глазах у толпы. В чаши и кубки, которые гости праздника приносили с собой, щедрым потоком лилось молоко, пиво и легкое вино. Там же выставили и мешки с чечевицей, смесью пшеницы и ржи и бобами, которыми каждый желающий мог наполнить свою суму.

Подданные досыта наедались и напивались за счет фараона, но это никого не смущало, потому что все эти люди работали на его землях, обязанных своим плодородием Великой Реке. Постепенно развязывались языки, и в этом году главной, если не единственной темой разговоров была невообразимая выходка Рамсеса.

— И что теперь будет? Он станет Верховным жрецом Амона?

— Скорее уж Верховным жрецом Сета!

— Хотел бы я посмотреть на мины жрецов!

— Говорят, им пришлось подсказывать ему текст хвалебной речи. Мне рассказал об этом один из служек храма.

— Наверное, им пришлось немало потрудиться, подсказывая ему, куда идти и что делать!

— Но зачем ему это?

— Дворцовые слуги говорят, что он терпеть не мог Небнетеру.

— Но ведь он был отцом его визиря Пасара!

— А может, он решил упразднить культ Амона?

— Это немыслимо… Если так, он бы не стал сам проводить церемонию!

— Но кто бы мог подумать!..

— Моя мать всегда говорила, что от рыжих добра не жди.

— Да, он настоящий сын Сета.

— Не Сета, а Сети.

— И того и другого!

Собеседник прыснул.

— Вино в этом году мутноватое, — сказал он.

— Даровое вино плохим не бывает. А скажи-ка мне, чем кончилось твое дело с разводом?

— Я отдал ей ее корову и десять серебряных колец. Она вернулась к своему отцу.

— А твоя дочь?

— Она ушла с матерью.

— И теперь ты остался один?

— Мой отец верно подметил: «Я никогда не видел, чтобы баран дольше одного дня оставался один на лугу!»

* * *

На следующий день, как и было условлено, царская семья отправилась в храм Мина, итифаллического бога-покровителя жатвы. Не его ли неиссякаемым семенем оплодотворяется земля? Разве можно праздновать разлив реки, не воздавая ему хвалу?

— Интересно, что еще он задумал? — прошептал Пасар на ухо Небамону.

— А почему ты думаешь, что он что-то задумал?

— Разве ты не заметил, что Вторая Царская супруга сегодня отсутствует?

Небамон присмотрелся к веренице носилок. Со спины он узнал Рамсеса и Нефертари, за которыми следовали носители опахал, принца Именхерунемефа, который сидел на носилках один и растерянно смотрел по сторонам. За ними несли носилки с остальными членами царского семейства: Туи, тоже одна, следом за ней четверо детей и, наконец, Тийи и Тиа. Исинофрет среди них не было.