Книга Ледяной смех - Павел Северный

Расставшись с челядью, Марфа Спиридоновна спустила с цепей сторожевых псов, выпустив их на улицу. Обрадовавшись свободе, собаки убежали, но в сумерки вновь собрались у ворот, подняв лай и скулеж. Старухе пришлось их впустить во двор.

Вечером, разволновавшись от непривычного одиночества, Марфа Спиридоновна начала обход этажей дома. Зажигала во всех покоях электричество из опасения, чтобы пронюхавшие об отъезде хозяев мародеры не начали грабеж. Старуха осталась в доме, намереваясь после полуночи его запалить и оставить большевикам только тепел на пожарище. Такое решение приняла давно. Приближался час приведения его в исполнение, но разум старухи охватывали сомнения и жалость.

Обойдя верхние этажи, старуха, спустившись в свой этаж, уже который раз за день обошла комнаты, внимательно осматривая, красные углы, не остались ли в них иконы.

Особенно долго она ходила по залу, прислушиваясь к своим необычным гулким теперь шагам.

Предстоящая разлука с домом довела Марфу Спиридоновну до сердцебиения и удушья. Удушье у нее давнее, лечилась от него рюмками водки, настоянной на березовой коре. Сходила в столовую, в буфете, полном посуды, нашла бутылку с настойкой, выпила, морщась, две рюмки.

Вернувшись в зал, села в кресло, но покоя не было, встав, вновь начала ходить.

В доме прошла вся ее долгая жизнь. В его стенах она пережила и такие годы, о которых старалась вспоминать как можно реже. Пережила, пройдя по всем закоулкам быта сибирской купеческой семьи, власть в которой решалась всегда ударом кулака ее главы, а радость женской жизни заключалась только в постельных ласках мужа, хозяина тела и души покорной жены.

Все это пережила Марфа Спиридоновна, а обрядившись вдовой, лихо расплодила в себе самодурство над жизнью сыновей. Править домом она умела. Под ее шагами даже его половицы реже поскрипывали.

Все вспоминалось старухе в часы этого позднего вечера.

Сменялись воспоминания, как пробегавшие облака по небу в ветреный день. Желая уйти от них, ушла из зала в опочивальню, но, переступив ее порог, попала во власть иных воспоминаний о муже, о рождении в тяжелых муках сыновей. Защищаясь от памяти частыми крестами, села в любимое кресло. Прикрыла глаза, вслушивалась в монотонное шуршание маятника стенных часов, покачивая седой головой…

Очнулась Марфа Спиридоновна от охватившей дремоты, услышав у дверей опочивальни прерывистое покашливание. Перекрестилась, подумав, что почудилось, но все же проворно встала, метнулась к стене у двери, укрылась за шкафом. Вновь ясно услышала возле двери шаги. Створа открылась. В опочивальню вошел рослый мужчина в солдатской шинели и, оглядев комнату, позвал:

— Бабушка!

Марфа Спиридоновна, узнав голос старшего внука Григория, вышла из-за шкафа, спросила встревоженно:

— Гриша, аль беда какая стряслась, что воротился?

— Батя послал к тебе. Одна ведь осталась. Обидеть могут. Народ ноне какой об эдакую пору. Всякий может стать варнаком. Может, помочь в чем?

— Сама управлюсь. Напугал приходом. Правду говори, что случилось, что воротился?

Старуха остановила на внуке пристальный вопросительный взгляд. Внук выпивши. От взгляда старухи отвел бегающие глаза.

— Когда успел хлебнуть?

— В дороге, потому познабливало.

Старуха видела, что внук ощупывал ее взглядом. Когда их взгляды встретились, внук спросил:

— Камешки-то у тебя где, бабушка?

— Про какие камешки спрашиваешь?

— Известно, не про гальку из иртышского песка.

— О чем, внучек?

— Батя о них страсть тревожится. Сбережешь ли их? Сказал нам отец, что все брильянты у тебя на руках.

— Чего несешь околесицу с пьяных глаз. Не позабывай, что с бабкой беседуешь. Брильянты давным-давно в Харбине, в иноземном банке.

— Хватит врать-то. Нашла время сказки сказывать. Все заграбастала себе. Мотри, не подавись на старости. Хватит, поизмывалась над нами. За камешками я пришел. Поняла? Где они? Сказывай, и вся недолга. Не скажешь, все одно найду. Поди, на себе носишь?

Григорий Дурыгин, расстегнув шинель, вынул из кармана солдатских штанов браунинг и шагнул к старухе.

— Добром прошу. Не все. Поделись по-божески. Знаешь, какой батя сквалыга.

— Ну и чудак ты, Гриша. И чего мелешь? Перед бабкой с оружием стоишь. Твое все у тебя вовремя будет. Все в Харбине в банках.

— Врешь!

— Будет хайлать! — крикнула старуха.

Сурово оглядев внука, прошлась по опочивальне, взяла в руку стоявшую в углу трость.

— Жду я, когда отдашь?

— Отвяжись!

— Ну, хоть несколько штучек. Я не жадный. У меня впереди вся жизнь и неизвестно в каком месте. Омск-то тю-тю. Бабушка, добром прошу. Не отдашь, силу применю. Вот те крест.

— Не стращай. Какой ерой выискался, старуху силой одолеть грозится. Глядеть на тебя тошно.

— Последний раз прошу, отдай добром.

— Замолчи, паскудыш.

Григорий, выругавшись, шагнул к старухе, держа в руке браунинг. Она ударила его по руке тростью и вышибла из нее браунинг, но успела поднять с полу.

— Вон отсюда!

Григорий, сжав кулаки, шел на старуху. Она пятилась к кровати. На глаза Григория попалась табуретка, схватив, он кинул ей под ноги, надеясь сшибить. Марфа Спиридоновна выстрелила. Григорий, взметнув руками, покачавшись, упал на пол.

Не выпуская браунинг из руки, старуха стояла минуту в полном оцепенении. Потом, подойдя к лежавшему, пошевелила его плечо ногой и перекрестилась.

— Вот ведь каким вырос на моих хлебах. Не жалею, что порешила.

Осмотрев опочивальню, подошла к столу и, положив браунинг на него, зажгла в подсвечнике свечу. Взяв и руку подсвечник, проходя мимо убитого внука, опять перекрестилась. Посмотрела на часы. Был на исходе одиннадцатый час. Выйдя из опочивальни в коридор, оделась. Со свечой в руках вошла в зал, на дверях в нем подожгла портьеры. Пламя охотно побежало золотистыми языками по широким полосам материи.

Марфа Спиридоновна, убедившись, что огонь в зале взял силу, вернулась в коридор и, идя по нему, поджигала на дверях портьеры. Из кухни прошла по черному входу во двор. Окруженная вилявшими хвостами собаками вышла из калитки на улицу. Бросила связку ключей в канаву и, смотря на горящий дом, медленно пошла по улице, шепча сама себе:

— Ведь задушил бы меня и даже не сплюнул.

Шла в темноте, придерживая левой рукой болтавшийся на груди, ка цепочке, замшевый мешочек с брильянтами, нажитыми купеческим родом Дурыгиных.

Глава тринадцатая

1

Надрывно каркали вороньи стаи, кружась над унылыми осенними просторами.