Книга Билли Батгейт - Эдгар Доктороу

Ирвинг навел свой бинокль на ее ложу.

— Как он выглядит?

— Высокий. Старше ее.

— Не вижу. Во что он одет?

— Дай-ка я взгляну, — сказал я, постучав Микки по плечу. Он отдал мне свой бинокль, и, когда я навел на резкость, Дрю обернулась с беспокойным взглядом, такая близкая, что мне захотелось крикнуть «Я здесь, внизу», но радость моей жизни смотрела в другую сторону, а там действительно появился Харви; он спускался по лестнице и махал ей рукой, через миг он уже обнимал ее в ложе, она прижалась к нему, потом они стояли, держа друг друга за руки и улыбались; он говорил что-то, она искренне радовалась его приезду, потом сказала что-то, а затем они оба огляделись вокруг, он покачал головой и развел руками; она засмеялась, вокруг них толпились люди, один мужчина зааплодировал, как бы одобряя широкий жест.

— Любовь зла, — сказал я. — Он в летней куртке с шелковым бордовым фуляром.

— Чем-чем?

— Так называются носовые платки, которые повязывают вместо галстуков.

— Теперь вижу, — сказал Ирвинг. — Почему ты нам ничего не сказал?

— Я и сам ничего не знал, — ответил я. — Он появился в полдень за завтраком. Оказывается, они всегда проводят это время здесь. Откуда мне было знать, что почти весь этот проклятый город им принадлежит?

Через несколько минут вся ложа встала, одновременно воспарили и люди, и цветы; Дрю и Харви направились к выходу. Он помахивал окружающим рукой, как это делают политики, служители угодливо мозолили ему глаза. Я не отрывал взгляда от Дрю с цветами в руках; не знаю почему, но она шла через толпу с такой осторожностью, словно на руках у нее был ребенок, так мне эта сцена виделась издалека и без бинокля, вся картинка расплылась и смазалась. Как только они исчезли в проходе, мы с Ирвингом и Микки двинулись сквозь толпу под трибуны и, миновав кассы, остановились у дальнего края сосисочного ларька и наблюдали оттуда, как супруги спускаются по лестнице, у основания которой стояла машина Харви; машины через ворота не пропускали, но Харви это, видимо, не касалось; Дрю остановилась и, став на носочки, попыталась отыскать меня взглядом, только этого мне не хватало, но Харви быстро запихнул ее в машину и прыгнул следом; я предупредил его, чтобы полицейских не было, но там стояла пара кавалеристов в бриджах, портупеях, которые перехватывали грудь крест-накрест, и красивых оливково-коричневых фетровых шляпах, кожаные ремешки которых застегивались под подбородком; эти парни дежурили главным образом для церемониальных целей, на случай появления губернатора или какой-либо другой шишки, и отличались ростом и неподкупностью — что они могли вам дать взамен, дорогу? — положение становилось двусмысленным; мне не нравилось, как нахмурилось лицо Ирвинга; если они решат, что она испугалась и уносит ноги, несдобровать и ей, и мне.

— Что все это значит? — спросил Ирвинг.

— Шишек ожидают, — сказал я. — Этим парням больше делать нечего.

Двигаясь быстро, но не бегом, Ирвинг и Микки вышли из парка через боковую калитку и направились к своей машине. Они настояли, чтобы я поехал вместе с ними, возразить мне было нечего. Когда мы подошли к «паккарду» и я открыл заднюю дверцу, к своему крайнему удивлению, я увидел там мистера Бермана. Он не мог без трюков. Я не сказал ни слова, он тоже, и так было ясно, что теперь я всецело в его власти.

— Муж объявился, — сказал Ирвинг.

Микки вырулил на улицу и, проехав квартал, догнал их машину, мы держались за ней на почтительном расстоянии. Я не меньше других удивился, когда машина супружеской четы резко увеличила скорость и помчалась на юг из города. Они даже не заехали в отель за вещами.

Неожиданно Саратога кончилась, мы оказались за городом. Минут десять-пятнадцать мы держались за ними; бросив взгляд в боковое стекло, я понял, что рядом аэродром, самолеты с обычными и сдвоенными крыльями выстроились на стоянке, словно автомобили. Машина Харви свернула к аэродрому, мы тоже въехали в ворота и остановились под деревьями, откуда был виден ангар и взлетно-посадочная полоса за ним. «Колбаса» в конце полосы висела тряпкой, сам я тоже был как в воду опущенный.

В машине стало ужасно тихо; даже сквозь шум работающего мотора я, казалось, слышал, как мистер Берман высчитывает шансы. Супруги подъехали к одномоторному самолету, дверь под крылом была открыта. Кто-то оттуда уже протягивал им руки, чтобы помочь взобраться. Дрю снова обернулась, и Харви снова загородил собой обзор. Цветы она все еще держала в руках.

— Похоже, маленькая леди улепетывает, — сказал мистер Берман. — Ты ничего не подозревал?

— Подозревал, — сказал я. — Как и тогда, когда Лулу мне нос расквасил.

— Что, интересно, у нее на уме?

— Не думайте, она не от страха бежит, — сказал я. — У них все так путешествуют. Она уже давно собиралась сменить обстановку.

— Откуда ты знаешь? Она что, сама тебе сказала?

— Прямо не сказала. Но я знаю.

— Так, интересно. — Он немного подумал. — Если ты прав, то это меняет ситуацию. Она говорила с тобой о Немце, о том, что она сердита на него или что-нибудь в этом роде?

— Нет.

— Тогда откуда ты знаешь?

— Знаю, и все. Ей плевать, ей все до лампочки.

— Что это значит?

— Ничего. Вот смотрите, она оставила совершенно новенький автомобиль в отеле. Мы можем забрать его, ей плевать. Она ни к чему не привязана, она никого не боится, не то что большинство девушек, не ревнует и ничего такого. Она делает, что ей хочется, потом ей надоедает, и она начинает делать что-то другое. Вот и все.

— Надоедает?

Я кивнул.

Он откашлялся.

— Ясно, — сказал он, — об этом мы говорили с тобой в последний раз. — Дверь кабины самолета закрылась. — А кто такой ее муж? От него можно ожидать неприятностей?

— Слюнтяй, — сказал я. — Из-за них я пропустил седьмой забег и прохлопал верняк, который получил от вас. Пропала моя премия, мой шанс разбогатеть.

Из ангара вышел человек, схватился двумя руками за лопасть пропеллера, крутанул ее и, как только мотор заработал, отскочил в сторону. Потом нырнул под крыло, вытащил башмаки из-под колес, и самолет вырулил на полосу. Это был красивый серебристый самолет. Постояв минутку, самолет выпустил элероны, поворочал рулем из стороны в сторону, а потом начал разбег. В воздух он поднялся очень быстро. На фоне бездонного неба было видно, насколько он, скользящий и дрожащий, мал и хрупок. Он лег на крыло, сверкнул на солнце, взял новый курс, и вдруг его стало почти не видно. Очертания его размылись и расплылись. Он стал похож на соринку в глазу. Когда он скрылся в облаках, ощущение соринки в глазу осталось.

— Это не последний забег в нашей жизни, — сказал мистер Берман.

Часть четвертая

Глава семнадцатая

Вернувшись домой, я сразу понял, что с моими органами чувств что-то не то, из запахов я ощущаю только угольную гарь, глаза мои резало от боли, от грохота я почти оглох. Все вокруг сыпалось и разваливалось, дома обветшали, на пустырях громоздились кучи мусора, но самое страшное — и это неопровержимо доказывало мне самому, что у меня не все дома — то, что моя улица выглядела маленькой, жалкой и совершенно потерявшейся среди других. Я шел в своем мятом белом полотняном костюме, уголки воротника моей рубашки загнулись на жаре, узел галстука я ослабил; а ведь мне хотелось не ударить лицом в грязь при встрече с матерью, мне хотелось, чтобы она видела, насколько я преуспел за лето, но за долгую поездку я измотался; суббота в Нью-Йорке выдалась жаркой, я чувствовал себя слабым и измочаленным, тяжелый кожаный чемодан оттягивал руку, но по тому, как смотрели на меня люди, я понял, что реальность восприятия меня тоже покинула, я выглядел слишком хорошо, я не домой возвратился, а был здесь совершенным чужаком, такой одежды в Восточном Бронксе никто не носил, никто не имел кожаного чемодана с двумя плотными лямками; все уставились на меня, дети перестали играть в скелли и в мяч; взрослые на крылечках отвлеклись от разговоров; я шел мимо них, со слухом продолжали происходить странные вещи, все теперь стало приглушенным, будто горькая духота и спертый воздух погрузили меня в тишину.