Книга Дом слепых - Марина Ахмедова

Из правого угла отсека доносилось монотонное бормотание – Фатима продолжила свою молитву.

– Все на месте? – спросила Марина. – Уайз?

– Здесь.

– Пахрудин?

– Здесь.

– Валентина?

– Здесь.

– Роза?

– Здесь…

– Нуник.

– Тут.

– Фатима?

– О Аллах, я же первой вышла…

– Люда?

– Здесь.

– Чернуха – здесь.

Умри Дуся в другой день, Нуник стучал бы тростью, Пахрудин кричал петухом, Фатима призывала бы в свидетели Аллаха, а Валентина положила бы руку на Дусино плечо. Но в этот вечер смерть тихо пришла за Дусей и так же тихо ушла, оставшись почти незамеченной. Неужели они разучились чувствовать? До чего их довел рассказчик?

Люда глядела на слепых. Их лица размазывала темнота. Лица казались неживыми. Будто все они умерли, превратились в сгустки пыльных теней, только сами этого еще не заметили. Наверное, слепые не сразу чувствуют смерть – они умирают, переносятся в другое пространство, но какое-то время этого еще не замечают, ведь не видят, как картинка одного мира меняется на картинку другого. Слепым умирать легче – не видя смерть, они лишь воображают ее, а она тихо, мягко, на своих водянистых руках переправляет их из одного мира в другой.

Дом не выдержал и грохнул. Второй отсек затянуло непроницаемой завесой. Гарь обожгла горло. Из первого отсека повалили столбы едкого дыма. Все слилось – гарь и звон, крики и тишина.

Слух сохранился. Зрение никуда не ушло. Люда видела перед собой неподвижные фигуры – затвердевшие букашки в темном янтаре времени.

– Балки обвалились, – захаркал Пахрудин. – Отсек завалило плитой. Хорошо, что мы успели выйти.

– Батюшки! – вздохнула Люда, поднимая перед лицом пустой передник.

Она забыла под кроватью щенков. Плита намертво придавила их, как и запасы муки, аккордеон Нуника, черный ящик Пахрудина и мертвую Дусю.

– Люда, им лучше было умереть, – равнодушно успокоил ее Нуник. – Их нечем было кормить.

Люда пощупала сердце – как понять, что оно на месте? Она ведь ничего не чувствовала. Не чувствовала такой привычной для нее жалости. Мозг существовал отдельно от души. Душа спала, не просыпаясь.

– Я хочу выйти, – сказал Пахрудин.

– И я, – поддержал Нуник.

– Подвал цел, – уговаривала Марина. – Обвалилась одна только плита. Мы можем жить во втором или третьем отсеке. Когда осядет пыль и выветрится гарь, мы сможем дышать. Сейчас нельзя подниматься наверх. Идет обстрел. Эту ночь отсидимся здесь.

– В городе много пустых домов, – сказала Люда. – В подвалах прячутся люди. Их много. Мы в городе не одни.

– И я хочу наверх. – Уайз как будто не слышал разумных слов двух зрячих женщин.

Мужчины встали и направились к выходу – Нуник, торопясь, нашаривал его тростью. Сизые в тумане они исчезали в темном проходе, похожем на преломляющий пространство выход в другой мир. Уайз дребезжал руками, нащупывая пространство по обоим бокам. Пахрудин дергал плечами.

– Жаль, я оставил там аккордеон, – донесся голос Нуника из другого отсека. – Петь хочется. Душа рвется…

– Так тому и быть. – Валентина пошла за мужем, а за ней к выходу потянулись все женщины.

Процессию замыкала собака.

Нуник вспомнил о забытом аккордеоне, Люда – о щенках, Пахрудин пожалел о черном ящике. О Гале не вспомнил никто. Рассказчик не знает, почему она вместе со всеми не вышла из первого отсека – забылась в страхе или хотела показать всем, какая она смелая: пока все прятались под толстыми балками, она месила тесто для лепешек. «Ты очень смелая, Галя», – скажет Марина, вернувшись. «Смелее нас всех», – добавит Валентина.

А может быть, рассказчику, подошедшему к финалу, лень было описывать последние минуты Гали? Может быть, она была такой незаметной, что и рассказчик забыл о ней, а спохватился в самом конце? Наклонившись к коробке, он проглядел Галю. Не услышал, завела ли она на прощание разговор – она ведь часто вела разговоры с самой собой – осмысленные, хорошо аргументированные разговоры.

Под бетонной плитой остались тела Дуси, Гали и щенков.

Бушевала гроза. Небо было темным. Его разряжали ломаные линии и ненадолго освещали двор сиреневым. Дом был пробит в левом конце фасада – там, где начинался первый подъезд. Снаряд, сломав стену, оставил в ней дырку и приземлился в первом отсеке подвала. Дырка ухмылялась похабно. Хорошо слепые не видели ее.

Падали тяжелые капли. Раздразненное самолетами небо от злости расплакалось.

Слепые запрокинули головы, ртом ловили пресную воду. Небесная вода пахла началом весны. Она текла по щекам, повисала крупными каплями на подбородках, срывалась и плюхала вниз.

Гремел гром. Весна придет звенящая. Февраль подходил к концу, а весна в этом городе всегда наступала рано. Когда солнце согреет город, в нем запахнет мертвечиной. Составят ли они – эти люди, жадно пьющие дождь, – букет ароматов города?

Слепые были похожи на статуи, изваянные дождем.

Двадцать третье февраля… Или стрелка уже перевалила за двенадцать? В любом случае – рукой подать до весны.

Небо нависало густо. Обычно в этом городе и до него рукой подать. Когда выходят звезды – Кассиопея и Большая Медведица, – до них можно дотянуться и пощупать острые грани. Наклонить к себе ковш Медведицы и напиться… В эту ночь небо было ни высоким, ни близким. Как Люда ни старалась разглядеть на нем хотя бы одну звезду, звезд не было. Планета, на которую улетел Эний, должна была висеть прямо над ними – ведь две планеты связаны ядрами.

Только полная луна взошла в эту ночь над городом, посмотрелась в похабную пробоину, как в зеркало. И пробоина посмотрелась, как в зеркало, в луну. Она отразилась на луне, и луна усмехнулась – чужой пробоиной, но снизу было не видно, что усмешка – лишь отражение с земли.

Как луне было не усмехаться, глядя на то, во что превратилась земля? Если бы Люда прислушалась, то услышала бы, как земля и луна в очередной раз завели спор о том, что лучше: быть населенной жизнью или нет? Быть утыканной домами или дырявиться кратерами? Сколько раз они спорили об этом, сходясь по ночам. Переругивались, пока не появлялась заря – посланная солнцем, чтобы прекратить извечный ночной спор. В эту ночь, глядя сверху на разрушенный город, луна убеждалась в своей правоте – без жизни лучше.

Роза жадно пила – набирала влагу в ладони, сложенные лодочкой. На лодочке можно было уплыть к Дусе.

Металлически звякнуло слева.

Дзинь – звякнуло справа.

Люда захохотала.

– А что, если мой муж не уехал, а засел с винтовкой в доме напротив?! – заливалась она, прыская в мокрый кулак.