Книга Поцелуй богов - Адриан Антони Гилл

— Кого? Черепах?

— Ну да, богатых. Мы говорим о настоящих богатых. Ожидание — пробки, очереди, задержки, отмены — они от этого бесятся. Не получают за свои деньги того, что хотели. Внезапно приходится жить темпом остальных. Желаете что-нибудь продать богатею, скажите, что все произойдет очень быстро. «Вещь ваша уже в прошлую пятницу». У них такая мания. Комнаты для отдыха рядом с кабинетом, лимузины, реактивные самолеты, самые крутые компьютеры и факсы. Богатые нанимают людей, чтобы те за них читали. Я знавал одного хмыря, которому присылали все бестселлеры, но он заглядывал только на последние страницы — не мог дотерпеть, скорее хотел узнать, чем кончится дело. Богатые наслаждаются кино только по видео: можно включить ускоренный просмотр. У привилегированных богатеев и люмпенов общее то, что и те и другие не способны на продолжительное внимание. Заметьте, Джон, их разговоры становятся короче и короче. Их выводит из себя все неусеченное. Мне случилось возить одного из самых богатых людей мира. Он увидел девицу и говорит: «А ты красивая. Даю четыре листа, чтобы мне пососала». Ухаживание — пустая трата времени. Вот все, что нужно знать о богатых. Они потребляют время в огромных количествах, и чтобы его куда-то разместить, им необходимо большое пространство.

— Потрясающе. Но мне кажется, Ли не подходит под ваше определение.

— Ли — звезда, а со звездами все иначе. Они богаты и одновременно знамениты. Быть богатым и знаменитым значит населять самое звездное место по сю сторону Библии. О звездах следует знать, что они того не заслуживают. Это действительно так, хотя фанаты верят в обратное. Но в глубине души звезды сами это понимают. Догадываются, что на свете есть люди более одаренные и более симпатичные. Что такого, собственно говоря, они совершили, чтобы заслужить большее внимание и большее обожание, чем, скажем, учитель или врач? Слава — одно надувательство, трюк. Звездность — фокус со всех точек зрения. Она искусственна, одномерна, переходна и подвластна всяким манипуляциям. Звезды это знают и постоянно боятся, что их выставят напоказ, продемонстрируют смысл их славы и тогда она непременно улетучится. Они не понимают, как достигли избранности, и не представляют, каким способом можно ее удержать. Поэтому любая звезда постоянно обуреваема двумя одинаково сильными чувствами. Потребностью слышать бесконечные уверения, что ее звездность — сущая правда, и досадой от сознания, что эта звездность не что иное, как ложь. Не забывайте: слава по определению существует только в глазах созерцателя, но никак не созерцаемого.

— Все это безумно глубоко, Хеймд, но как вы к этому пришли?

— Занимался социологией в Принстоне.

— Вы учились в Принстоне?

— Сдавал основной экзамен по бизнесу. Мои родители из Бомбея, но жили в Мичигане.

— Но ваш выговор типично южнолондонский.

— Правильно. Выговор — это униформа. Вы говорите, как источающий кровь поэт, Ли — как звезда, а я — как субчик, который знает что почем.

— Все-таки не уверен, что подхожу для подобной жизни. У меня такое чувство, что я плыву и, дабы разогнаться быстрее, выбрасываю весла за борт.

— Вы слишком много думаете, Джон. Вот вам мой совет: пройдитесь по магазинам и накупите всего как следует. Вам необходимо подняться выше денег. Усвойте уравнение цены и стоимости. Цена и стоимость не одно и то же. Цена — это цифра на бирке. Стоимость — ценность предмета. Осознайте новый смысл стоимости. Купите подарок Ли. Женщины любят подарки, даже если платят за них сами и у них уже есть такие всех мыслимых цветов.

Джон бродил по Сохо и заглядывал в витрины. Чего ему не хватало? Кожаного пальто? Костюма? Пожизненного запаса воздушной кукурузы? Ящика южноафриканского вина? Карманной пепельницы? Дорожного будильника? Турецкого ковра? Колоды карт с порнографическими картинками? Банки коки? Открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления? «Ивнинг стэндард»? Репродукции Чатсуорта на платине? Он мог бы купить все разом Или по отдельности. Если бы пожелал. Он шел, смотрел и очень хотел, чтобы вещь выпрыгнула навстречу, крикнула: «Возьми меня! Съешь меня! Купи меня! Носи меня! Пользуйся мной!» Джон надолго задержался перед обувным магазином. Коричневые спортивные башмаки с пряжками? Сапоги с носками, как каучуковый зуб? Ботинки из мягкой патентованной кожи? Девушка с большими отвисшими грудями, круглой стрижкой и выделяющимся лобком, который на ее теплых красных синтетических брюках выглядел отметиной верблюжьего копыта, спросила, чего он желает. Желал ли он что-нибудь? Нет, он ничего не желал.

Джон пошел дальше и оказался у антикварного букинистического магазина. В витрине красовались гравюры птиц и карта мира. Ну вот, отсюда ты не уйдешь, пока что-нибудь не купишь. Внутри оказалось сумрачно и холодно. Он без всякого настроения пробежал глазами по полкам. Полное собрание Сомерсета Моэма, издание в бумажном переплете «Созванных колоколами», воспоминания Глабб-паши, подписанные просто Глабб[54].

Перед ним возник высокий, довольно сутулый молодой человек с интеллигентными извиняющимися глазами.

— Чем могу служить? Ищете что-нибудь конкретное или просто так?

— Хочу купить подарок знакомой, но не решил что.

Молодой человек улыбнулся и показал кривые зубы.

— Из какой области?

Чем интересовалась Ли? Кино, сексом, самой Ли или театром?

— У вас есть театральный отдел?

— Да, несколько пьес, собрание сочинений Барри[55], критика.

— Нет, что-нибудь менее серьезное.

— Ага. — Молодой человек задумался. Джон увидел в нем самого себя — услужливого, сдержанного, ненавязчивого.

— Я сам работаю в книжном магазине. То есть работал.

— Вот как? — произнес продавец без всякого интереса.

Помню я этот взгляд, подумал Джон. Сам так смотрел пару дней назад.

— Книги о моде, фотографические альбомы, Сесл Битон — снимки кинозвезд.

Продавец потерял к нему всякий интерес, решив, что он просто проводит время. Побродил минут пять по магазину и повернул к двери. Остановился у последней полки — «Викторианская топография», что-то поправил и извинился. Джон чуть не рассмеялся: он прекрасно понимал, что у него на уме. Хотелось хлопнуть по плечу и сказать: «Слушай, я свой; не из них, а из нас». Но ничего этого он не сделал и только спросил:

— У вас есть поэтический отдел?

— Да. Вон там. — Продавец показал рукой. — Первые издания в шкафу.

Ах, шельмец, думал Джон. Судит обо мне, делает выводы, хочет отделаться. Какая несправедливость! Чувство возникло с искрящейся новизной, как ощущение от надушенного лавандой кашемира или нового бумажника из змеиной кожи. Совершенно незнакомое чувство. Чувство избранности, чувство попранного права. Бугристое, льстящееся, матово-темное чувство. И оно ему понравилось. Приятное — как прикосновение искусственного меха. Он нашел полку эдуардинцев — телячьекожаные и матерчатые, с золотым обрезом — гостиная поэзия. Большинство из них Джон имел в дешевых бумажных изданиях, и никто бы не заставил его купить полное собрание сочинений Саути или Гуда. Он заглянул в шкаф, ткнул пальцем в стекло и попросил: