Книга Аня и Дом Мечты - Люси Мод Монтгомери
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я знаю… я понимаю, Лесли. Но теперь все позади: цепь разорвана и никакой клетки нет.
— Клетки нет, — повторила Лесли чуть рассеянно, перебирая тонкими смуглыми пальцами травинки возле клумбы. — Но… кажется, что нет и ничего другого. Ты… ты помнишь, что я говорила тебе о моем безрассудстве в тот вечер на песчаной косе? Я нахожу, что человек не может быстро покончить со своим безрассудством. Иногда я думаю, что есть люди, которые остаются безрассудными навсегда. А быть дурой — такого рода — почти так же тяжело, как быть… собакой на цепи.
— Ты почувствуешь себя совсем по-другому, когда усталость и растерянность пройдут, — сказала Аня. Зная нечто такое, что не было известно Лесли, она не считала необходимым тратить зря слова сочувствия.
Лесли положила свою прелестную золотистую головку на Анино колено.
— Так или иначе, а у меня есть ты, — сказала она. — Жизнь не может быть совсем пустой, если рядом такая подруга. Аня, погладь меня по головке… словно я маленькая девочка. Побудь немного «моей мамой»… и, пока мой упрямый язык немного развязался, позволь мне сказать тебе, что ты и твоя дружба значили для меня с того вечера, когда я впервые встретила тебя в бухте на скалистом берегу.
Однажды ветреным утром, когда над заливом высокой золотистой волной поднималась заря, один усталый аист, державший свой путь из Страны Вечерних Звезд, пролетел над песчаной косой гавани Четырех Ветров. Под крылом он заботливо держал сонное, не от мира сего, маленькое существо. Аист был очень утомлен и печально огляделся вокруг. Он знал, что находится где-то совсем близко от места назначения, но еще не видел его. Большой белый маяк на красном песчаниковом утесе имел свои достоинства, но ни один, хоть немного соображающий что чему аист не оставил бы там новенького, нежного, как бархат, ребеночка. Старый серый дом среди ив в цветущей долине у ручья с виду был более подходящим, но все же не совсем таким какой требовался в подобном случае. О стоящем чуть поодаль ярко-зеленом жилище явно не могло быть и речи. Затем аист оживился. Он увидел то, что искал, — маленький белый домик, уютно устроившийся на опушке густого, полного таинственных шорохов ельника, домик с выходящей из кухонной трубы веселой спиралью голубого дыма и выглядевший так, словно предназначался для младенцев. Аист вздохнул с облегчением и мягко опустился на конек крыши этого домика.
А полчаса спустя Гилберт, пробежав через переднюю, постучал в дверь комнаты для гостей. Ему ответил сонный голос, и в следующее мгновение из-за двери выглянуло бледное, испуганное лицо Мариллы.
— Марилла, Аня прислала меня сказать вам, что к нам прибыл некий молодой джентльмен. Он приехал налегке, почти без багажа, но явно намерен здесь остаться.
— Господи! — воскликнула Марилла растерянно. — Гилберт! Неужели ты хочешь сказать, что все уже позади? Почему меня не разбудили?
— Аня не позволила нам беспокоить вас, когда в том не было никакой необходимости. Сиделку вызвали лишь два часа назад. На этот раз не было никаких «подводных скал»…
— И… и… Гилберт… этот ребенок будет жить?
— Несомненно. Он весит десять фунтов и… да вы только послушайте его! С легкими у него все в порядке, не правда ли? Сиделка уверяет, что волосы у него будут рыжие. Аня разгневалась на нее за это, но я рад донельзя!
Это был чудеснейший день в маленьком домике.
— Осуществилась прекраснейшая мечта, — сказала Аня, бледная и сияющая от восторга. — О, Марилла, я едва осмеливаюсь поверить в это счастье, после того что пережила в тот ужасный июньский день в прошлом году. С тех самых пор у меня в душе была такая мучительная боль… но теперь она прошла.
— Этот ребенок займет место Джой, — сказала Марилла.
— О нет, нет, Марилла! Он не может… никто никогда не сможет сделать это. У него свое собственное место, у моего дорогого, крошечного мальчика! Но у малютки Джой есть и всегда будет свое место… Если бы она осталась жить, ей было бы сейчас больше года. Она уже ковыляла бы на крошечных ножках и лепетала первые слова. Я вижу ее перед собой так ясно, Марилла. О, теперь я знаю, что капитан Джим был прав, когда сказал, что Бог позаботится о том, чтобы моя малютка не оказалась чужой для меня, когда я снова найду ее за пределами земного бытия. Я поняла это за минувший год. День за днем, неделя за неделей следила я, как она растет, — и всегда буду следить. Я буду знать, как она развивается, год от году. И когда я снова встречусь с ней, я буду хорошо знать ее — она не будет для меня «прекрасной незнакомкой»… Ах, Марилла, вы только посмотрите на эти пальчики на его милых, дорогих ножках! Разве не странно, что они такие совершенные?
— Было бы куда более странно, если бы они такими не были, — твердо заявила Марилла. Теперь, когда все опасности миновали, она опять была прежней Мариллой.
— О, я знаю… но кажется, что они не могли быть такие законченные, понимаете… а они именно такие, вплоть до крошечных ноготков. А его ручки… вы только посмотрите на его ручки, Марилла!
— Очень похожи на руки, — признала Марилла.
— Смотрите, как он хватается за мой палец. Я уверена, он уже знает меня! Он плачет, когда его уносит сиделка. Ах, Марилла, неужели вы тоже думаете… вы ведь не думаете, что волосы у него будут рыжие?
— Я не вижу волос никакого цвета, — заявила Марилла, — и на твоем месте не стала бы тревожиться, пока их не станет видно.
— Что вы, Марилла! У него есть волосы — посмотрите на этот нежный, маленький пушок, которым покрыта вся его голова. Глаза у него — так, во всяком случае, уверяет сиделка — будут карие… и лоб точь-в-точь как у Гилберта.
— И ушки у него прелестнейшие, миссис докторша, дорогая, — вмешалась Сюзан. — Я первым делом посмотрела на его ушки. Насчет волос всегда можно ошибиться, носы и глаза меняются, и никогда нельзя сказать, что из них получится потом, но уши — это уши, от начала и до конца, и всегда известно, чего от них ждать. Обратите внимание на их форму… и прилегают они так плотно к его милой, драгоценной головке. Вам никогда не придется стыдиться его ушей, миссис докторша, дорогая.
Выздоровление Ани было быстрым и счастливым. Друзья и знакомые приходили и воздавали почести младенцу — так люди преклонялись пред величием звания новорожденного задолго до того, как волхвы с востока опустились на колена пред Царственным Младенцем, лежавшим в Вифлеемских яслях[43]. Лесли, медленно обретая свое "я" в новых для нее условиях жизни, заботливо склонялась над малюткой, словно прекрасная, увенчанная золотой короной Мадонна. Мисс Корнелия нянчила его более умело, чем любая из матерей Израиля. Капитан Джим держал маленькое существо в своих больших загорелых руках, смотрел на него полными нежности глазами и видел своих собственных неродившихся детей.
— Как вы собираетесь назвать его? — поинтересовалась мисс Корнелия.
