Книга Кратос - Наталья Точильникова

Под нами проплывают красные крыши пригородов Кириополя, шумит лес, накрапывает первый осенний дождь. У меня захватывает дух, и голова кружится, как от отравления кислородом. Полгода я не видел такого простора, такого неба, такого солнца над головой.

Эта радость мне на полчаса. Говорят, в Центре легче, чем в тюрьме. Просторнее, камеры не запираются, можно свободно общаться и ходить без конвоя в пределах блока.

Мы снижаемся к белому прямоугольнику Центра. Ни одного окна наружу, все – во внутренний двор. Он довольно большой и разделен на несколько секторов. Ветер шевелит листву деревьев, умытую дождем.

Мне бы только дожить до весны, думаю я. Только вдохнуть запах земли, воскресшей после зимних холодов и ненастья. Только дожить…

Садимся на крышу Центра, и мне приказывают выйти.

Нас уже ждут.

Меня передают охране Центра. Сцена напоминает обмен военнопленными на государственной границе в каком-нибудь старинном фильме.

– Встаньте сюда, Леонид Аркадьевич, руки в стороны, – приказывает толстый охранник с бульдожьим лицом.

Я встаю в позу распятого Христа, и он проводит мне по бокам пластиной детектора.

– Повернитесь!

Поворачиваюсь, и процедура повторяется.

То, же самое проделывают с Жанной, она улыбается, кивает мне: «Все в порядке».

Проходим через шлюз.

Спускаемся вниз в длинный коридор.

Еще один шлюз с обыском.

– Три линии обороны! Мышь не проскочит.

– Вы собираетесь бежать? – строго спрашивает Жанна.

– А что, это выход, – усмехаюсь я.

Плохой, конечно, выход. Скрываться от властей и полностью потерять надежду на возвращение имущества, положения в обществе и доброго имени. Но все же это шанс остаться собой. После первого же сеанса биопрограммирования мне не захочется отсюда уходить.

– Это не выход, – четко разделяя слова, говорит Жанна.

У выхода из шлюза нас ждет Евгений Львович Ройтман.

– Доброе утро, Леонид Аркадьевич! Доброе утро, мадемуазель де Вилетт!

У него характерный тессианский выговор. Насчет доброты утра можно поспорить.

Кивает охранникам.

Мы поворачиваем направо, идем по коридору мимо разноцветных металлических дверей с различными буквами. Останавливаемся возле белой с литерой А. Она тает перед нами, и мы попадаем в очередной шлюз. Их количество начинает меня смешить. За шлюзом еще один коридор.

– Леонид Аркадьевич, вам сюда, – говорит Ройтман.

Открывает дверь в комнату, напоминающую медицинскую лабораторию.

– Заходите!

Светло-бежевый пластик на стенах, в центре – нечто похожее на операционный стол. В груди холодеет. Камера для биопрограммирования.

Он касается рукой стола.

– Камзол снимайте и ложитесь!

Я медлю. Меня охватывает паника. Кричать? Умолять не делать этого? Пытаться вырваться? Глупо и бесполезно.

Ройтман выжидающе смотрит на меня, наконец строго спрашивает:

– Мне вызвать охрану?

Охрана осталась за дверью.

– Лео, это штатная процедура, – говорит Жанна.

Я скидываю камзол, вешаю на стул у стены.

– Ну, слава богу! – говорит Ройтман. – Вы же взрослый, разумный человек, а ведете себя, как нашкодивший подросток. Сюда!

Он помогает мне лечь.

– Руки вдоль тела. Вот так.

Браслеты касаются таких же молочно-белых квадратов на столе и прирастают к ним.

Я понял, что мне это напоминает: холодный расплавленный воск, способный мгновенно застывать по приказу тюремщиков.

Ройтман надевает мне на палец кольцо, похожее на допросное, а потом что-то делают с браслетами, так, что я чувствую, что сигнал от биомодераторов проходит, контакт есть, и даже ощущаю далекое присутствие Сети.

– Это контактное кольцо, – говорит он. – Для связи с биомодераторами.

– Я понял.

Сверху надвигают блок излучателей, похожий на бестеневые лампы. Тот самый легендарный стационарный биопрограммер. Мощность огромная, продолжительность работы – несколько часов.

Тихое жужжание. Не чувствую я абсолютно ничего, так что моя попытка сопротивления теперь кажется воистину абсурдной.

Продолжается это секунд пять.

– Все, – говорит психолог. – Вставайте.

– Что это было? – спрашиваю я, поднимаясь.

– Гормональная регуляция, – говорит он. – Слабенькая. Думаю, у нас и так не будет проблем. Берите камзол, пойдемте.

От этого разъяснения мне становится не по себе. Но это чувство быстро проходит, воли к сопротивлению нет ни в малейшей степени.

За дверьми он кивает охране.

– Идите, ребята. Все в порядке.

Дальнейший путь мы проделываем втроем: Евгений Львович, Жанна и я.

Еще одна дверь с надписью A3. Я уже знаю эту азбуку. Не поленился изучить еще в тюрьме. A3 означает группу преступлений. Тяжкие, экономические, ненасильственные. Мошенничество, казнокрадство, коррупция, и все в больших количествах. Налоговые преступления проходят по АО, и за них обычно не помещают в Центр. Но мне навесили мошенничество, так что A3. Есть еще А4, для рецидивистов.

Дверь блока запирается на электронный замок, но шлюза здесь нет.

Еще один коридор.

Десятая камера. Ройтман касается рукой полусферы замка. Слышен щелчок. Он берется за ручку и открывает.

– Заходите, Леонид Аркадьевич, здесь вы проведете ближайшие месяцы.

По приговору два года. Я вопросительно смотрю на него.

– Составим психологическое заключение – будет видно, – говорит он. – Но, по моему опыту, два года по A3 – это перебор. Всякое лекарство хорошо в меру. При передозировке возникает интоксикация.

Камера маленькая, где-то три на четыре, довольно чисто, окно без решеток выходит во внутренний двор. Не открывается и, наверняка, не бьется. Прохладно, высоко под потолком – кондиционер. В углу – металлическая раковина и унитаз. В противоположном – экран стереотелевизора.

Ройтман закрывает за нами дверь, слышен щелчок замка. Жанна придирчиво осматривает помещение.

– Располагайтесь, Леонид Аркадьевич, – говорит психолог, и в тоне не слышно издевки, хотя по смыслу сказанного она должна там быть.

Сажусь на кровать. Кроме нее в камере есть два стула и стол с прикрученными к полу ножками.

– Ну, все в порядке, мадемуазель де Вилетт? – спрашивает Ройтман.