Книга Страна клыков и когтей - Джон Маркс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Дьявол тебя раздери! Мать твою так, Боб! Ты даже на экран не смотрел!
Это давно заведенная мелодрама. Я сам был такому свидетелем пару лет назад. Роджерс из принципа хорохорится. Тротта пережидает, пока будут проговорены обычные фразы. Но в душе он вне себя от радости. На сей раз он преуспел. Сюжет выйдет в эфир. Рейтинг у него будет огромный. Возмущение Тротты стихает, и Роджерс объявляет хорошую новость:
— Должен тебе сказать. Никогда бы не подумал, что эта хренотень годна для эфира, но вы ребята отлично поработали. Кто бы мог подумать? Иисус любит стриптизерш?
Все вздыхают с облегчением. За ленчем в ближайшем ресторанчике Тротта лакомится лимандой под винным соусом и с удовольствием травит байки о том, как выжил в «крестовом походе по котлам Египетским», как он окрестил свой сюжет о евангеличке. Остальные прогоны проходят с переменным (и далеко не столь блестящим) успехом.
Несмотря на непогоду, в «универсальной» запланированы интервью с паникером из департамента здравоохранения, тремя больными раком, подавшими иск на сеть больниц, и юристом. Съемочные группы разбирают и собирают реквизит, передвигают софиты, наблюдают за лицами, отмеряют паузы. Тонус в помещении растет соответственно. По коридорам снуют ассистенты по производству с пленками, которые циркулируют по этажу как кровь. Монтажеры жмут на кнопки, подчищают, режут, монтируют, из темных закоулков жутковатым шумом взмывает какофония обрезков аудио: писк, хрипы, шипение и чавканье, возникающее, когда машина рвет на части человеческий голос, когда голоса в беседе с глазу на глаз превращаются в череду увечных мгновений, которые можно исказить, запечь, полить соусом, пока напряжение не достигнет пика, а смысл зажарится. Фальсификацией смысла тут никто не занимается, нет, главное — суметь сфальсифицировать сами мгновения, чтобы утомительность общения Homo sapiens стерлась до равномерного массажа и натянулась, как живот атлета. Дело в плавной элегантности, о чем большинство фанатов «Часа» даже не подозревают. «А…», «э…», «таквоты» исчезают, и мы становимся теми, кем хотим быть. Мы избавляемся от неловкости и обретаем красноречие. Мы стираем свое обезьянье прошлое.
Но снег все падает, и те, кому ехать домой в Нью-Джерси, Коннектикут и Уэстчестер, поглядывают в небо. Дома их ждут притихшие семьи. Будь то продюсер или монтажер, корреспондент или ассистент — всем хочется отсюда убраться. Ленч подошел к концу, но осталось еще два прогона и одно интервью, а три ящика из Румынии еще ждут в здании через улицу. В метель людям всегда немного не по себе, но сегодня в воздухе витает ощутимая тревога. Один монтажер, тот самый Ремшнейдер, начал твердить соседям, что грядет что-то дурное. Это не шутка, настаивает он, воспоминая собственные кошмары. Джулия Барнс слышит его слова и решает убраться из офиса до того, как с ним случится нервный срыв или припадок. До нее уже дошли слухи, что четыре монтажера пали жертвой иссушающей болезни. Она как раз нажимает кнопку первого этажа в лифте, когда случается первый из двух полномасштабных сбоев электричества в городе. Закоротило радиорелейную станцию в Канаде, ток перегрузил сеть, свет в Нью-Йорк-сити погас, компьютеры на двадцатом этаже замерли, и по всем коридорам пронесся холодок страха, будто наконец прибыл долгожданный гость.
ПОСЫЛКА
Э., ух ты! Жуть какая! Прямо посреди разговора у меня жесткий диск накрылся, или мне так показалось. Потом я услышал топот ног и сообразил, что свет погас. Тишина была напряженная. От нее все вернулось, если понимаешь, о чем я… ну, тот кошмарный сентябрьский день. Я был тогда в панике, а ты скользила от двери к двери, отрывая знакомых и незнакомых людей от телефонных звонков, компьютерных экранов и видеомониторов. Ты раздавала приказы. Ты гнала всех к лестницам. Ты вытащила Иэна из здания, ты вытащила Джулию, ты вытащила меня. Ты повела нас к пожарным выходам. Впечатляет. Лишь когда мы выбрались на улицу, ты словно поняла суть происходящего. Лишь тогда ты закрыла лицо руками, но тогда уже надо было бежать бегом. Помнишь? А теперь нет ни тебя, ни Иэна, и когда погас свет, на меня опять нахлынул ужас. Будто я перенесся назад во времени. Но, хвала Хоуксу и его фильмам, это был лишь сбой электричества. Очень скоро в коридорах стало холодно. Администрация здания вообще предпочитает топить по минимуму, чтобы сэкономить, но сейчас температура просто рухнула. За окнами валил, скрывая Гудзон, снег. Свет погас везде, и твой голос, твои слова тоже исчезли.
— Пошли, Стимсон.
Кто-то меня заметил. Я еще посмотрел в экран. Пусть уходят, подумал я. Пусть растворятся призраками во всеобщем хаосе.
Не хочу тебя оставлять. Ты только что прислала последние указания относительно своих материалов. Перед тем как убежать (прости мою слабость), я поднял трубку (телефоны еще работали) и позвонил в службу доставки узнать, когда конкретно будет посылка. Я знал, что должен приготовить для тебя ответ. Правду сказать, учитывая твою новую веру в меня, я чуток боялся тебя подвести. Но делать было нечего, я ушел.
Так или иначе, итог этого престранного послания таков. От ужаса у меня немного прояснилось в голове, и возникло несколько вопросов относительно посылки. На самом деле их уйма, и я ума не приложу, почему не задал их раньше. Поэтому дай знать, что с тобой все в порядке, что ты никуда не пропала, и мы сможем поговорить.
Твой Стим-улякр
Стимсон, мне очень жаль, что тебя напугал сбой электросети. Тот кошмарный день не отпускает всех нас. Он нас преследует, движет нами. Не стесняйся в этом признаться. Лично я полагаю, что мы не отдаем ему должного, слишком мало прислушиваемся к умершим. Думаю, у нас развился иммунитет к их неимоверной власти. Со временем, надеюсь, я смогу наделить тебя смелостью смотреть в темноту, смогу нашептать тебе на ухо слова утешения и усмирить твои ночные страхи. Конечно, ты замечательно потрудился, и мы все обсудили. Как и я, ты полон предвкушения, но подожди еще несколько часов — ради меня — и тогда все уладится, и я отвечу на все твои вопросы. Но должна быть с тобой честна. По этому, как и по прошлым твоим посланиям, у меня возникло ощущение, что мы не совсем понимаем друг друга. Ты дал мне серьезные обещания, а я, как ты, наверное, помнишь, из тех женщин, кто ожидает их исполнения, особенно сейчас. Я отвечу на твои вопросы, но они не должны препятствовать тебе исполнить свой долг. Теперь между нами все ясно?
Э.
Э., пойми меня. Я один на один со своими вопросами. Все остальные считают, что ты умерла. Все остальные списали тебя, как Иэна. Для них жизнь продолжается. Волны над тобой сомкнулись. Почему я стал исключением? Чем заслужил подобную привилегию? Так ли уж тебе надо работать под столь глубоким прикрытием? Неужели сюжет стоит подобных жертв? Я задаюсь этими вопросами, ведь мне хватает твоей убежденности. Да, она меня заразила, и все-таки меня гложут сомнения. С тех пор как ты уехала, многое изменилось. Тут всегда была обстановка, как из фильма ужасов, лавкрафтовский праздник чудовищ, но сейчас с каждым днем становится хуже. Например, те монтажеры, о которых я тебе писал, так и не поправились, и никто, ни один врач не может поставить им диагноз. Слышала что-либо тревожнее? Особенно худо с Ремшнейдером: он приходит и пялится на меня по несколько минут кряду, и мне чудится, я слышу его голос у себя в голове, и, готов поклясться, Э., он знает, он только и ждет, когда я произнесу эти слова вслух. Глаза Ремшнейдера смотрят из провалившихся глазниц, ну, правда, он словно под Белла Лугоси косит, а потом вдруг ни с того ни с сего начинает бормотать про зверства, про Треблинку, Лубянку, остров Робен, Вундед-Ни, Бэд-Экс, Мекку, Медину, Масаду — нет, не целые фразы, а только какие-то обрывки и названия мест. Ну, почти как Джонни Кэш, помнишь песню, в которой он выпевает названия городов. «Я был в Рено, в Чикаго»… Как там она называется? Ах да, «Я везде побывал». А еще страшнее потому, что, невероятно, но, когда Ремшнейдер бормочет, я словно бы знаю, что он сейчас скажет, словно в голове у меня те же мысли, которые только и ждут, чтобы их выразили, но они еще недостаточно созрели, чтобы сорваться с моего собственного языка. Вчера, например, ни с того ни с сего мне в голову пришла фраза, нагромождение слогов, что-то вроде «О-рад-урс-сюр-гланды». Возможно, бессмыслица, но мне показалось иначе. Я поднял глаза и едва не подпрыгнул на месте. В тени у шкафа стоит Ремшнейдер, длинная борода всклокочена, глаза горят, губы растрескались, и с них срываются те же слоги: «О-рад-урс-сюр-гланды». Он как зомби. Когда он зашаркал прочь, я попытался запустить эти слова в гугле транслитом. Поисковая машина надо мной снисходительно поиздевалась, предложив сеть закусочных «Радостные гланды». Позднее я догадался: это Орадур-сюр-Глан, название французской деревни, которую во Вторую мировую немцы сожгли целиком в ходе карательных операций. Еще одно зверство.
