Книга Американская дырка - Павел Крусанов

Решено было свернуть в Лудонях на Порхов.

Дорога оказалась вполне приличной и практически пустой – деревни, выбоины, люди и встречные машины попадались на ней одинаково редко.

За Боровичами – как указывала карта – был поворот на деревню

Хрычково. Свернув, мы миновали мост и сразу за ним скатились по проселку на берег Шелони. Примерно в полукилометре от большака нашли отличное место – холмистый луг, ивы по берегу реки, излучина с песчаной косой. Эдем, если б не звенящие кровососы.

Поставив палатку и с трудом надув необъятный матрас, я пшикнул на сетчатый полог антикомариным спреем, развел, как скаут, с одного щелчка зажигалки костер из собранного Капой по кустам валежника и на треноге подвесил котелок. Мы были не голодны, поэтому решили ограничиться чаем и бутылкой водки, к которой на закуску посекли четвертинку хлеба, косичку копченого сыра, немного бастурмы и два внушительных огурца.

Пока закипала вода в котелке, мы смыли с себя дорожный прах, искупавшись нагишом в Шелони. Вода была холодная, налимья (должно быть – ключи); Капа визжала, как хрюшка, и, кажется, была счастлива.

Я проплыл на глубине вдоль берега туда-сюда, продрог и, прикрывая сморщенную мошонку бутылкой охлажденной в речке водки, побежал к костру растираться полотенцем.

В сером сумраке надо мной прогудел какой-то жук. Я тут же сделал стойку, но жук уже растворился на темном фоне прибрежных кустов.

Внимательно оглядев окрестности, я заметил… Нет, не заметил – мне лишь почудилось возле кроны большой ивы метрах в пятидесяти от нас какое-то веселое роение. Я отставил рюмку и подошел поближе. Так и есть – в вышине вокруг ивы кружили с басовитым гулом изнывающие от желания исполнить свои половые роли майские хрущи. Их было, наверное, десятка полтора.

Я побежал к “сузучке”, достал сачок и понесся обратно. Капа знала о моей слабости, поэтому смотрела на меня не как на идиота, а с некоторым снисхождением.

Минут через семь, проведенных в комических прыжках (жуки были верткие, летали довольно высоко и не хотели спускаться), я изловил-таки пару самцов с растопыренными усами. Поймал бы и больше, но одолели комары.

Вернувшись к костру, я показал Капе добычу.

– Ой, – сказала она без выражения и добавила: – Ужас.

Порой, когда я показывал Оле особо злодейского вида жука, она тоже говорила “ой”, но это так, для порядка, чтобы сделать мне приятное.

На самом деле, лютка понимала, что к чему – именно она заметила, что

Smaragdesthes smaragdina похож на фиолетовую фасолину, что у колорадского жука походка Чарли Чаплина, а мускусный усач пахнет, как царица Савская. Но Капа, кажется, и впрямь думала, что это черт знает что, а не перл творения. Стоп. Никакой рефлексии, никаких мыслей о… Только смотреть и видеть. Только видеть и называть увиденное. Это – настройка.

Сунув жуков в морилку, я вернулся к водке и уже порядком остывшему чаю.

Теплый вечер незаметно перешел в такую же теплую ночь. Внутри мягко ворочались забытые, оставленные где-то в детстве чувства. По ночному июньскому небу ползали облака и, как амебы, размножались делением.

Когда водка кончилась, мы, отказавшись от ночного купания в ледяной реке, сразу нырнули в палатку.

Капа была в ударе. Вот только… Зря она говорила о любви. Понятно, что так принято, но все равно – не стоило.

3

День первый.

Утро выдалось ясное, жемчужного цвета, с легкой дымкой. Деревья бросали длинные тени. Пока я, бреясь, рассматривал этот перламутровый Божий свет, в голову мне пришла крамольная мысль: Бог допускает присутствие в мире всех случающихся с нами бед и сволочных неприятностей по той же причине, по какой солнце позволяет быть тени. А позволяет оно ей быть потому, что ничего о тени не знает, поскольку не в силах ее увидеть, как ни изворачивайся.

Капа спала. Я решил развести костер и тут заметил чайку.

Это была странная чайка. Летая над густым кустом лозы, она то и дело неловко, с усилием зависала на одном месте, потом пикировала в листву, что-то выхватывала клювом и взмывала вверх.

Не в силах совладать с любопытством, я подошел к кусту и оглядел его – лоза как лоза. И, только присмотревшись, я увидел, что куст был буквально усыпан скрывающимися за листьями майскими хрущами.

Они, бестии, схоронились тут до следующей распутной ночи, а чайка…

Никогда прежде я не видел чаек, кормящихся жуками.

Набрав впрок – чтобы больше на них уже не отвлекаться – пару дюжин табачных, подернутых белесой пыльцой хрущей (в таком количестве они стали неприятны и производили угрожающее впечатление), я вернулся к костру.

Тут как раз из палатки вылезла Капа. Она была голая и щурилась на солнце, которое слепило все на свете, кроме тени и того, что в ней кишело. Вид у моего настройщика был очень соблазнительный, и Капа, по лицу которой блуждала невесть откуда взявшаяся распутная улыбка, определенно это понимала. Я подумал немного и сдержался. Вот Оля…

Стоп, зараза.

В Порхове добрали кое-какой провизии и купили Капе банановое мороженое. Пока она его уплетала, я отыскал колонку и напоил водой опустевшую накануне шестилитровую пластиковую бутыль.

Дальше решили ехать через Локню на Великие Луки. Собственно, мне было все равно куда – такого чувства свободы я не испытывал, пожалуй, со студенческих времен, когда, выйдя из дома в булочную, в итоге можно было оказаться в Москве, Новгороде или поселке Кочетовка.

Дорога за Порховом начала петлять и обросла разнообразными деревеньками. То есть теперь нам встречались как большие села с краснокирпичными церквями, так и задумчивые селения, которые в сомнении решали: опустеть – не опустеть. А попадались и такие, что были короче собственного имени, – пока Капа произносила схваченное с дорожного указателя название, деревня успевала кончиться.

Обедали в Великих Луках. Едальня называлась “Расстегайная”. Там и впрямь подавали вкуснейшие расстегаи, правда, они почему-то были наглухо застегнуты, как кулебяки, но все равно оставили по себе самое благоприятное впечатление. Я съел две штуки – с сердцем и с курицей, – хотя каждый был размером с ботинок.

Отсюда решили отправиться в Жижицу, чтобы осмотреть усадьбу Мусоргского.

На выезде из города немного поплутали, но в конце концов выбрались на шоссе Москва – Рига. Дорогу расширяли и накатывали новое покрытие – на следующий год здесь, вероятно, уже будет автострада с тремя полосами в каждую сторону. Страна вбивала свалившиеся на нее деньжищи куда угодно, в том числе по-умному – в дороги. На востоке прокладывали сразу три новые транссибирские магистрали – две автомобильные и чугунку, а тут в темпе обустраивали федеральные трассы, громоздили развязки, тянули объездные и приводили в порядок местные стежки-дорожки. Россия обновлялась – повсюду слышались удары топора и визг пилы, запах известки и гудрона. Россия весело ковала себе будущее…