Книга Люди Истины - Дмитрий Могилевцев

– Проводите его до дома, – приказал Бадр.

Стражники залязгали сапогами о камень.

Довели Хасана, как арестанта, до самой двери. Один сказал на прощание: «Чтоб завтра к этому времени тебя в городе ни слуху ни духу, понял? А не то выкинем, с нас станется».

Хасан добрался до своего ложа, закрыл глаза обессиленно. И почти тотчас же крысячий, вкрадчивый, ожиревший голос произнес над самым ухом:

– Господин Хасан, отдыхайте. На рассвете мы вывезем вас из города. Мы приготовили ослов и припасы.

– Два Фельса, – сказал Хасан, не раскрывая глаз. – Я рад тебя слышать. Рядом с ложем на полу лежит кожаный кошель. Он твой. Возьми его.

Послышался шорох. Скрип кожи. Два Фельса раскрыл кошель и присвистнул:

– Это что, все мне?

– Тебе, – подтвердил Хасан, – все до последней монетки. Увези меня отсюда, Два Фельса. Я устал от этой страны и ее людей.

11. Дороги и сны

Нил похож на непомерной ширины улицу одной сплошной деревни, которая и есть страна Миср – страна паводка, страна одной воды и одной жизни. Феллахи, жители бесконечного поселения, тянущегося вдоль берегов, зовут его древним словом «Итеру», что значит просто «Река». Большинство их никогда не видело и не увидит никаких других рек этого мира, – только каналы, прокопанные их же руками. Вся жизнь их – в одной узкой долине, похожей на цветок лотоса. По обе стороны долины – пустыня, где нет дождей и живет лишь смерть. Она налетает со злым песчаным бураном, одолевающим верный зимний ветер, ветер с севера, несущий прохладу далекого моря и влекущий паруса вверх по реке. Человек существует здесь как снующий по веревке муравей. Быть может, потому человек здесь робок и покорен и легко принимает любого хозяина. Бежать отсюда некуда, и спрятаться негде, – остается лишь молить Господа о милости. Или тайком по тысячелетним закоулкам приносить жалкие подношения старым идолам, детям Иблиса, долгие века повелевавшим этой страной. Их земные отродья – зубастые, безжалостные, чешуйчатые – караулят беспечных у берега, притаившись в иле. А когда кто-то попадает в их страшные челюсти, люди Мисра не спешат к нему на помощь. Смотрят издали, как чудовище утаскивает несчастного в воду, чтобы пожрать, или тут же, у берега, дробит ему кости. А сами шепчут, шевелят пальцами и говорят потом: пожранного забрала Река, чтобы быть по-прежнему сильной и полноводной.

Они рабы. Рабы от рождения до смерти, уже сотни и тысячи лет они рабы, не умеющие и не желающие взять в руки оружие. Насекомые, копошащиеся в земле. У границ, у порогов, отделяющих их страну от владений воинственных, безжалостных племен пустыни, стоит гарнизон наемников из ал-Кахиры. Чужестранцев – тюрок, армян, берберов. И жители Миср кормят его так же, как века назад кормили румийцев. Единственная их сила – рабья, покорная и тяговая – в том, что они научились жить рядом с демонами. Ублажать их плодами крови и пота. Даже истинная вера почти не изменила их. Господь миров – далеко, Слово его и Истина – в далекой ал-Кахире, а здесь притаились у берега зубастые бесы. И пляшет на пыльной дороге полуденный демон, и в камышах прячется злая лихорадка, мутящая разум и кровь, отравляющая песком легкие.

Демоны догнали Хасана всего в дне пути от столицы, после ночи в святой обители Дайр ат-Тин, где хранились сосуд для омовений и карандаш для ресничной туши, принадлежавшие самому Пророку, а также шило, которым он прокалывал дырочки в подошвах своих сандалий, зашивая их. Дайр ат-Тином владел могучий берберский род, первейший из тех, кто привел когда-то Убейдаллаха к земной власти, и потому святая святых, Коран, переписанный рукой самого Али, хранился не в ал-Кахире, а здесь. Берберы сохранили традиции гостеприимства пустыни и содержали целый поселок дервишей. Те приняли Хасана, как подобало его учености и званию, и хранитель святынь позволил ему прикоснуться к Святой книге, даже перелистать ее. Пальцы Хасана дрожали, когда он касался страниц. За свою жизнь он видел много почерков и научился распознавать людей через них. Старомодный почерк Али был ясен и прост, как безветренный день. Сперва Хасан разочаровался, даже обиделся: разве не должно чувствоваться величие и скрытая, недоступная смертным сила в почерке того, кто первым увидел настоящее лицо Истины? Но вспомнил свой же главнейший вывод и рассмеялся над собой. Явленная истина должна быть по-земному ясной, в этом и есть ее здешняя сила. Тогда поклонился и поцеловал страницу – легко, едва коснувшись сухими губами.

Наутро его пальцы все еще дрожали. А потом дрожь растеклась по всему телу. Он едва мог усидеть на осле. Мир вокруг, дома бесконечной деревни, пальмы, рыжие скаты холмов, стражами стоящие над долиной, – все тряслось. Два Фельса поглядывал на Хасана с опаской, но ничего не говорил. Тот, стиснув зубы, держался. Но утром третьего дня он не смог сесть на осла. Будто кто-то выдернул кости из ног, оставив взамен мягкие хрящи. Два Фельса долго переговаривался со своими телохранителями на какой-то тарабарщине, составленной из причудливо искаженных слов полудюжины языков, потом велел сделать Хасану чая. Чай тот выпить не смог – горячее не лезло в иссохшую, дергающуюся глотку. Тогда Два Фельса сел рядом и взял его за руку. У толстяка была теплая, сильная рука. От нее стало легче. Но слова по-прежнему ускользали из рассудка, как пыль. Хотя был это уже не говорок мошенников, а обычная арабская речь, слова не хотели цепляться друг за дружку, оседали в память, как разрозненные камешки. Хасан подумал, что умирает.

Подручные толстяка вернулись за полдень, привели с собой крытую повозку, запряженную тощим волом, принесли бурдюк прохладной кислой сыворотки и сыр. Сыворотки Хасан выпил с жадностью и задремал. Его уложили на повозку, и во сне к нему явились забытые демоны: птицеголовые и длинноклювые, кошачьеглазые, с когтистыми лапами вместо рук, с шакальими мордами, – унылые, истрепанные, осыпанные пылью. Злоба их полуистлела, старый яд не мог никого умертвить. Хасан не гнал их, они исчезали сами, устав от собственных угроз, и навстречу им приходили все новые и новые. Подумал: многие тысячи лет живут здесь люди, и давно уже приручили, приспособили к себе тысячи и тысячи падших тварей, сделав их, как и себя, – рабами.

Деревни тянулись за деревнями и за городами – города. Мина, Манфалут, Айсыт, Икмин, утопающий в зелени Луксор, Эсна. Потом два дня ехали по пустыне, – полоска зелени вдоль реки сделалась совсем узкой, и дорога шла выше нее. То ли тело уже справлялось с хворью, то ли сухой, прогретый раскаленным камнем и глиной воздух помог изгнать сырую лихорадку, – но Хасан уже мог сам взять ложку и нож. И пожалел о том, что кинжал из шерской стали остался всего один, – второй забрали стражники Бадра, вытащили из-за пазухи, обыскивая. Но дома рыться не стали, и потому первый, лежавший под тростниковой подстилкой на ложе, остался.

В городке Эдфу продали повозку, быка и ослов и переправились через Нил на неуклюжей, низкой барке. На ней же отправился домой один из сынов Сасана. На другом берегу собрался целый караван, – купцы отправлялись в Хиджаз и собирались пересечь Восточную пустыню, направляясь к Красному морю и порту Айдхаб. Наняли верблюдов, – по уверениям толстяка, лучших по эту сторону Нила. И через два дня отправились в путь по желто-рыжей, выжженной, без единого следа поселений равнине.