Книга Картежник - Святослав Логинов

— Я не гад, а бард Литте, — отвечал паж, сдавленный мощным бицепсом Анастасио Папа-Драки.

— А ежели так, — издевательски изрекла Ида Клэр, — то изволь работать. Корабельный бард обязан объясняться мне в безответной любви и придумывать стихи. Читай, ничтожный раб!

Литте гордо выпрямился, насколько лишь может выпрямиться человек, засунутый под мышку своему злому врагу, и начал декламировать:

Понеже аз есмь раб смердящий,

Исполнив многажды труды,

Полезно быти мне скорбящу

Бо телом аще есмь худы.

Аз бо доволен пищей днесь,

Пребысть в веселии зело!

Любиши много — благо есть.

Хощу искоренити зло…

— О любви читай, искоренитель, — напомнила Ида.

Почто мя оком зриши, царь? —

зазвенел голос ребенка, —

Вотще, о благий словесы;

Глаголем кривду, государь,

Бо тверды, аки небесы!

— Так ты опять за свое? — Ида захлебнулась негодованием и угрожающе подняла ввысь руку, чуть пожелтевшую от разлития желчи. — В карцер его!

И рече сей, и речь сия

Предста судилищу анклав,

Бо княже возлюбиша мя

И дланью в выю мне наклав! —

донеслось из коридора.

— Подумать только! — пожаловалась Ида Клэр. — Кажется, одержали полную победу, а вместо нее — сплошные огорчения. Модест, вы опять забылись. Приведите пленных к покорности. Я жду… Боже, какая мигрень!.. — С этими словами разбойница сжала виски ладонями и удалилась.

— Вздернуть всех на рею, и будут покорны, — проявил недовольство Модест. — А то, называется, взяли богатую добычу! Где, в таком случае, дукаты?

— Цукаты! — заорал вишневый лингвист.

— Молчи, Дон Карлос! — покровительственно сказал белогвардеец.

— Цукаты! Цукаты!

Пленники рассмеялись.

— Не вижу оснований для смеха, — изрек фон Брюгель. — Это страшные слова, и вы поседели бы от ужаса, узнай их истинный смысл. Дон Карлос заслуженный пират, он сидел на плече у Малыша Винченцо в тот день, когда его мафиози громили кондитерскую фабрику в Бердичеве. Я тогда был вольноопределяющимся. О, мы славненько позабавились! Одной ромовой пропитки было выпито двенадцать сотен бочонков. Юнкер Рубанов-Орловский утонул в грушевом сиропе. Цукаты россыпью валялись на земле. Там-то Дон Карлос и выучился этим мрачным словам.

Воспоминания погромщика прервал приход Каркаса — высокого худого пирата с бледным испитым лицом и лысой головой, которую больше не прикрывал бирюзовый берет, погибший в зеве кулеврины. Острый кадык переламывал Каркасову шею, мосластые руки далеко торчали из рукавов камзола, казавшегося на непомерно длинной фигуре головореза кургузой курточкой. Над головой Каркаса весело порхали две желтые капустницы.

— Клетка готова! — прохрипел Каркас, глядя на начальство голодными глазами и облизывая толстым языком сухие, серые, как прошлогоднее сено, губы.

Космонаторы удивленно переглянулись. На «Конан Дойле» не было клеток.

Каркас, Папа-Драки и Песя Вагончик подхватили кадку с несчастным Ангамом Жиа-хп и поволокли ее к выходу. Дуэнец не сопротивлялся, лишь неодобрительно шелестел при виде столь неприкрытого самоуправства. Фон Брюгель, взяв под руку последнего из своих помощников — толстяка в чалме и шароварах, вооруженного очень кривым ятаганом, направился следом за ними. Толстяк, которого звали Сююр-Тук Эфенди и который, судя по исходившим от него ароматам, служил на шхуне коком, доверительно пригнувшись к уху барона, спрашивал:

— Скажите, господин, те цукаты, о которых вы нам поведали, вываривались в сиропе с корицей или просто были засахарены?

Навстречу уходившим вылетело пяток пестрых крапивниц, пара махаонов и редкостная бабочка «мертвая голова».

«Все ясно, — отметил про себя Крыжовский, — бродяги взломали вольер с киномотыльками и хотят поместить туда Ангама Жиа-хп. Теперь мы знаем, где он, осталось только наладить с ним связь».

Капитан огляделся. Рубка опустела, лишь пол-Педро бессильно свисало со стены, потеряв сознание, а скорее всего, просто крепко заснув.

— Так что же произошло? — Нарушил тишину и субординацию Стойко Бруч. — Ваша версия, капитан?

— Не готова, — ответил из желтого гамака неподвижный командир.

— Ваша? — ответа ждали из гамака лилового.

— Не готова, — не по-женски кратко ответили оттуда. — Надо бы спросить Ангама, но у нас нет связи. Я не знаю, куда его унесли.

— Ангам в киновольере, — сказал желтый гамак. — Стойко, поручаю вам сделать детекторный приемник из подручных средств.

Стойко нехотя произнес код, выпал из гамака и принялся собирать шишки, желуди и сыроежки, необходимые для дела. Дин Крыжовский печально смотрел мимо него, туда, где в округлом юго-западном углу блистал бывало утренней росой Ангам Жиа-хп.

— Кажется, кончил, — доложил Стойко. — Но звук никудышный, половина сыроежек зачервивевшие.

Он повернул верньер настройки, и из рупора гриба-великана, заглушая гомон радиопомех и хрупанье грызущих схему червей, донеслось:

Темнота в глазах мерцает,

Тишина звенит в ушах,

Вся покрытая рубцами,

Не дыша, лежит душа.

И жестокая обида

Просыхает заодно,

Словно зонтик позабытый

Между креслами в кино.

— Ангамчик! — закричала Лира. — Мы тебя слышим!

— А я слышу вас, — неожиданно отозвался со стены Педро, — и будьте уверены, обо всех ваших злонамеренных кознях я немедленно доложу Иде Клэр!

Мгновенная ярость захлестнула Дина Крыжовского, но тренированный сотнями психологических тестов мозг справился с нагрузкой. Звездоходчик лишь побагровел и медленно перевел тяжелый взгляд на экран, туда, где за приплясывающими от скверной радости ногами ябеды Педро гордо вздымалась фигура удильщика.

«Бери пример с меня, — словно взывала она, — учись терпению и настойчивости. Не поддавайся жалким страстям, и долгожданная добыча когда-нибудь забьется на твоем крючке по ту сторону бесконечности».

Крыжовский утер кулаком увлажнившиеся глаза, кряхтя, выбрался из модного Лириного гамака и, остановившись перед Педро, сказал:

— Друг мой, вам очень удобно здесь висеть?

— Ась? — не понял преступник.

— Я говорю, что вы навеки зачислены в списки хозяйственного инвентаря звездохода. Вам не выбраться отсюда, если, конечно, я вас не выпущу.

— Что вы хотите? — задыхаясь, спросил Педро.

— Вы должны принять нашу сторону, — жестко продиктовал капитан. — Ваши донесения буду составлять я. И тогда через неделю…