Книга Другой путь - Дмитрий Бондарь

Горбачев, видимо, предчувствуя недоброе, предложил распустить НАТО и Варшавский блок с непременным условием одновременности. Он вообще стал буквально сыпать предложениями — похоже, экономика в Союзе собиралась накрыться окончательно.

Я в тот момент подумал, что если сильно поднапрячься, влезть в долги и все точно рассчитать, то можно вернуть нефтяные котировки к приемлемой цене в 20–22 доллара. Поможет ли это Горбачеву? Зная, как он обошелся с моей страной в будущем, я не верил этому клоуну ни на грамм. Скорее всего, этот подарок — время, деньги — он так же неблагодарно профукает, как обошелся со всем наследством, оставшимся ему от прежних титанов — от Петра I до Сталина и Хрущева с Брежневым. Даже Хрущев на фоне этого ничтожества выглядел значительным и едва ли не великим. Все оценив, я решил не гробить наше начинание ради двух-трех месяцев спокойной жизни товарища Горбачева — пусть повертится, как уж на сковородке, а для наших капиталов найдутся распорядители достойнее Михаила Сергеевича и Эдуарда Амвросиевича, одним росчерком ручки за просто так отдающих американцам тысячи квадратных километров морской границы на Дальнем Востоке, вместе с местами вылова рыбы и нефтяными и газовыми шельфами. И, видимо, какие-то договоренности именно о таком разделе границ были достигнуты с господами Горбачевым и Шеварднадзе гораздо раньше, потому что нефте- и газоносные участки на тогда еще советской территории американское правительство начало продавать желающим еще в 1982 году.

Но впереди еще три года, и я сделаю все, чтобы в такой форме соглашение Шеварднадзе-Бейкера не было подписано никогда! А Эдуард Амвросьевич, сука, кровью у меня умоется за одни только мысли о подобной диверсии.

В начале мая мир взорвался новостью о скрываемой русскими катастрофе на советской атомной электростанции под Киевом. Название городка, где все это произошло, давалось любому американскому комментатору с необыкновенным трудом и вместо слова «Чернобыль», под которым это событие сохранилось в истории России и Украины, янки в разговоре предпочитали называть местом действия Припять или Киев. Журналисты придумывали леденящие душу подробности: вымершее население целой области, расплодившихся мутантов и страшные радиоактивные тучи, которые мерзкие русские коммунисты оттащили самолетами в Европу и Скандинавию.

Захар даже порывался отправиться спасать жертвы, и мне пришлось его отговаривать. Ограничились пересылкой десяти тысяч долларов в «Фонд спасения детей Чернобыля». Да и то мне казалось, что сделано это было зря.

Я сказал Захару:

— Представляешь, а ведь я мог это все предотвратить, я ведь знал. И знаю еще про десяток подобных аварий. Без подробностей, но примерное время и само событие — знаю.

— Что это меняет? Ты ничего не мог для них сделать, — жестко ответил Захар, он всегда умел поддерживать.

— Скажи я об этом Павлову…

— Павлов не стал бы ничего менять. Сам посуди — вдруг приходит куда-то Павлов и говорит — в сентябре будет землетрясение, а в декабре рванет трубопровод, а потом столкнутся два парохода… Что ему на это скажут? А его просто спросят: «Откуда вы все это знаете»? И ему придется либо сдать тебя, либо ступить самому на сомнительную дорожку предсказывания, либо стать иностранным агентом, подготовившим все эти диверсии. Все варианты — не айс, как ты говоришь.

— И все-таки скажи я ему тогда, и хотя бы совесть моя была бы спокойна, — упирался я.

— Ничуть не спокойна, — возразил Майцев. — Если бы Павлов ничего не стал делать — ты бы так и терзался, а если бы сделал — ты бы трясся за успех нашего дела, потому что Павлов тогда бы точно раскрылся перед своими товарищами. Куда ни кинь, всюду клин. Всех спасти невозможно.

И мне пришлось с ним согласиться.

К национальному празднику — Дню Независимости восемьдесят шестого года наши бумаги появились на биржах. Сразу на двух: Американской фондовой бирже в Нью-Йорке, куда так стремился Захар, и на Среднезападной фондовой бирже в Чикаго, где уже была внедрена во многом экспериментальная система автоматических торгов. На этом настоял наш инвестиционный консультант, апеллируя к каким-то юридическим тонкостям, в которых всем было недосуг разбираться.

Как и предполагалось, небольшой ажиотаж, созданный машинерией Рассела, поднял котировки в первый же день появления на биржах нового эмитента — чуть выше верхнего предела цены размещения. Но это было только начало.

Пока мы разбирались с биржей, Чарли послал к бывшей жене Джоша каких-то людей; за сто тысяч она пообещала навсегда отстать от нашего Келлера. Обещанное ей выплатили акциями «Винокурен Келлера-Коллинза» — никто не собирался отдавать ей настоящие деньги.

Став публичной компанией, «Винокурни Келлера-Коллинза» получили сто тридцать миллионов долларов. Это было больше вдвое, чем сумела выручить «Майкрософт», тоже в марте впервые вылезшая на биржу — это еще были времена, когда реальный бизнес ценился дороже непонятных программ. Билл Гейтс со товарищи смогли добиться от инвесторов лишь шестидесяти восьми миллионов, половину из которых обеспечили мы с Захаром и Расселом. Насколько я помнил, в первый день торгов бумаги «Майкрософт» подорожали с 21 доллара до 28, но с нашими усилиями они легко перешагнули порог в 31 доллар. Билл должен был быть чрезвычайно доволен. Да и я в него верил.

Свои сто тридцать миллионов мы разделили следующим образом: сорок сразу ушло на займы и кредиты руководству: очистившись от налогов, они отправились с Чарли Расселом в Теннеси — собирать под руку «Винокурен» куст теннесийского виски. Разумеется, цены на ликеро-водочные предприятия южного штата взлетели до небес, и те немногие заводики, что были перекуплены нами заранее — когда шла атака на производителей бурбона, обошлись Джошу в восемьдесят миллионов. По крайней мере, так должны были думать всякие фискалы и иные любопытные до чужих карманов структуры. Оставшиеся десять миллионов составили оборотный капитал нового флагмана алкогольной промышленности — на выплаты ежемесячных процентов, расчеты с поставщиками.

Меньше чем за год мы увеличили наш капитал в десять раз. И обладали при этом еще двенадцатипроцентным пакетом голосующих акций «Винокурен Келлера-Коллинза» типа В. Отличались они от бумаг класса А, вращающихся на бирже, тем, что каждая бумага давала ее обладателю десять голосов против одного в акции А. Таким образом, контроль за новорожденным бурбоновым монстром оставался за нами. Этот пакет тоже оценивался почти в двадцать миллионов. Правда, попытайся мы сбросить эти активы быстро — рухнет весь карточный домик «капитализация», но зато под них всегда можно было взять кредит. Итого для серьезной игры у нас было уже почти сто миллионов.

Конечно, мы не собирались хоть каким-то образом развивать фирму Джоша — ее уже было бы пора бросить, но рынок вносил свои коррективы: акции дорожали! Несмотря на то что общий объем производства виски уменьшился чуть ли не в полтора раза, несмотря на не самые радужные отчеты, инвесторы покупали бумаги «Винокурен». Теперь уже запущенная нами система тянула нас дальше.

Захар смотрел на сделанное с академических позиций, внушенных ему в его школе делового администрирования. И все, что он видел, шло вразрез с этими установками.