Книга Чертова баба - Ирина Арбенина

— Только и всего, — озадаченно повторила вслед за ней Светлова.

Вопрос, кто метнул в Светлову этот тесак, был, конечно, актуален. «Но не менее интересно было бы выяснить, — подумала Аня, — кто вытащил его из стены и опять положил на стол?»

По сути дела, была уничтожена улика.

После того как это случилось, то есть после того как единственная улика была уничтожена, говорить Анне об этом происшествии с игуменьей было бессмысленно.

Даже если на рукоятке ножа и остались отпечатки — теперь они затерты потными ладонями Евпраксии.

А может, еще до того, как Евпраксия снова принялась рубить ножом капусту, их стер тот, кто вытащил нож из стены?

Да, да… Скорее всего, пока Анна смотрела в окно, кто-то из послушниц, находящихся на кухне, вытащил из стены нож, незаметно протер рукоятку краем черной юбки и положил на место.

Почему «кто-то»?

Аня ясно рассмотрела, как к ножу подходила Ефимия. Правда, кроме этого, Анна больше ничего не видела — она тогда сразу бросилась к окну.

Оставалась еще некоторая надежда, что все случившееся было мрачной шуткой, скажем, той же Евпраксии: никто и не собирался Светлову убивать — просто кинули ножик… пошутили. Новеньких вообще отнюдь не принимали тут с распростертыми объятиями. Напротив, какие-то подколы, проверки, насмешки… Как в армии или в школе для новенького.

— Валентина Петровна, это вы вытащили нож из стены? — спросила Светлова первым делом вечером, увидев за ужином в трапезной послушницу. Светлова уже знала, что прежде, до монастыря, в миру, Ефимию звали именно так.

— Какой нож, деточка?

У послушницы были такие круглые недоуменные глаза, что Светлова поняла: настаивать и продолжать дальнейшие расспросы — бесполезно.

Глава 17

Все-таки монастырское утро — это на самом деле глубокая ночь…

Ледяные ясные звезды отражались в ледяной, с зеркальными отблесками, глубине колодца. Морозный ветерок прогнал остатки сна, и Светлова приободрилась. Что ни говори, а была своеобразная красота в этой странной суровой жизни. Без утренней чашки кофе, без права на личный мирок с креслом, настольной лампой, своими книгами, своим уединением и суверенитетом.

Анна поторопилась поскорее опустить ведро в колодец. Нечего рассуждать — эта жизнь не предполагала времени для рассуждений и самоуглубленных копаний — на морозе вмиг выстудишься…

Колодец не был глубок, ведро зачерпывалось лишь наполовину. «Придется опускать цепь раза четыре…» — подумала Аня.

Осторожно — возле колодца была довольная крутая от пролитой воды наледь — она принялась за работу. Чувствуя сквозь варежки студеный холод, взялась за колодезную цепь.

Ведро с ледяной водой и звезда, отраженная в нем, поднимающемся на цепи все ближе — ах, что за прелестное поэтическое занятие вытаскивать звезды ведром из студеного колодца… Только бы было ну чуть-чуть потеплее — не такой колотун и пронизывающий до костей ветер!

Ведро, наполненное до половины, было не слишком тяжелым. Отпустив рукоятку колодезного ворота, Светлова перехватила цепь и низко наклонилась, подтягивая ее руками. И вдруг звезда в ведре кувыркнулась, сорвалась вниз и полетела обратно в жуткую глубину колодца вместе с самим перевернувшимся и расплескавшимся ведром. Точнее, это она, Аня Светлова, потеряв равновесие от сильного толчка, вдруг кувыркнулась в эту бездну.

Когда падаешь, нужно сгруппироваться… Что нужно делать, когда падаешь в колодец, ей никто никогда не объяснял, но она сделала — можно сказать на лету.' — очевидно, то единственное, что и следовало сделать: не выпустила из рук ледяную цепь.

Крича, что было мочи, и болтаясь на цепи по пояс в ледяной воде, Светлова, задрав голову, смотрела на квадрат звездного неба — звезды теперь снова были на небе, а не в ведре. И вдруг — о счастье! — Аня увидела в этом квадрате круглое испуганное лицо в черном платке.

— Господи, Анна Владимировна… Сейчас мы вас вытащим!

Валентина Петровна и опять как-то разом набежавшие «сестры», ухватившись за рукоять колодезного ворота, вытянули цепь с ведром и — о, счастье! — вместе с Аней Светловой из колодца.

— Какая же вы неуклюжая! Поскользнулись, что ли, на наледи? Сказали же вам: не наклоняйтесь глубоко! — причитала взволнованно Ефимия.

— Да уж… — хлюпая единственным уцелевшим мокрым валенком, согласилась Аня. — Неуклюжая… это точно. Спотыкаюсь просто на ровном месте!

— А вот мы вас сейчас спиртиком разотрем… Носочки шерстяные наденем!

— Они же колются!

— А вот и хорошо! Самый жар, когда носочки колются.

— Валентина Петровна, я не поскользнулась, — глотая горячий чай, медленно и со значением произнесла Аня, когда «приключения» наконец закончились и она снова сидела на своей железной кроватке, укрытая тощим солдатским одеяльцем. — Вы понимаете?

— Понимаю, понимаю, — послушница отвела глаза.

— То есть… вы все видели?

— Все не все, а кое-что видала.

— Вы следили за мной?

— А как же, милая, без пригляда-то?!

— Значит, тут следят за чужими?

— И за чужими, и за своими.

— Ах, вот что! Значит, за всеми следят и обо всем кому нужно докладывают?

— Да вы не ахайте. Что ж в том плохого? Вот не доглядела бы я за тобой и плавала бы ты там вместе с ведерком… Еще минуток десять такого ледяного купания — и спиртик бы не помог, не оттерли бы мы тебя.

— Это верно, — согласилась Аня.

И Светлова вспомнила фразу хорошего писателя: «В России без доносов, как без снега, нельзя — земля вымерзнет».

— Валентина Петровна, — осторожно начала Светлова. — Мне кажется, нам с вами нужно поговорить откровенно.

Ефимия снова отвела глаза.

— Ну, что вы все время глаза отводите? Вы же понимаете, что это были самые настоящие покушения на мою жизнь, разве не так?

Ефимия молчала.

— А вы сами — разве вы за свою жизнь не опасаетесь?

Валентина Петровна продолжала молчать.

— Например, вам нынешней ночью псалмы читать. Не боитесь?

Послушница невольно вздрогнула.

— Вы хоть понимаете, что вам нельзя там одной сидеть?

— А почему, Аня, вы так не хотите, чтобы я там сидела? — наконец спросила она.

— Я не могу вам всего сейчас объяснить. Не могу, потому что мои предположения могут не подтвердиться! И тогда получится, что пугала я вас напрасно. Но сдается мне, Валентина Петровна, что нынешней ночью вам одной там, в церкви, находиться опасно.