Книга Том, Дик и Дебби Харри - Джессика Адамс

— Драм-машина… — задумчиво протянул Гарри.

С одной стороны, сложно было представить что-то более пошлое — это напоминало восьмидесятые в худших их проявлениях, но в то же время в его душе затеплилась отчаянная надежда.

— Так дать тебе его телефон? — спросил Ричард, заказав кофе.

— Драм-машина, — повторил Гарри.

— Ты ведь знаешь, что это такое, правда?

— Да конечно. Слушай, как ни странно, это именно то, что мне нужно. Это до того пошло, что, пожалуй, может только придать мне дополнительный шарм.

— Ну вот и хорошо.

— В смысле — супер! Ошизеть! — Гарри восторженно хлопнул ладонью по столу.

— Вас же не обязательно должно быть двое? — спросил Ричард.

— Нет. Я им, правда, кассету отправил… Ну и наши с Пиппин фотографии. Но можно сказать, что она заболела. К тому же от Пиппин все равно толку нет — только и знала, что по барабанам колошматить.

— Ну вот и я так подумал — решил, что ты и один справишься.

— Ха! Скажу, что ей хна мозги разъела! — Гарри весело хохотнул. — Ошизеть! — повторил он, удивленно глядя на брата. — Я и драм-машина… Только — вот черт!.. «Барабанные палочки «Блонди» в наших надежных руках» — как же мне теперь с названием быть?

— А это что, так важно?

— Да нет, только зачем нужны барабанные палочки без барабанщика? Если Пиппин вообще их пришлет… Вроде обещала…

— Ну, раз уж на то пошло, можно и название группы поменять, — предложил Ричард.

— «Старая драм-машина Невила Скруби, однокурсника моего брата, в наших надежных руках»… — задумчиво произнес Гарри. — Нет, не пойдет.

— Да уж, — согласился Ричард, допивая кофе.

— Плевать! — решил наконец Гарри. — Буду себе по голове ими стучать — вот тебе и «в надежных руках». Значит, и название менять незачем. Правда «наших» некуда приткнуть. С «нами» покончено. Ну и ладно. Значит, будет теперь «Барабанные палочки «Блонди» в моих надежных руках»!

— Пойдет, — одобрил Ричард, едва сдерживая смех.

— Не понимаю, чего тут смешного? — насупился Гарри.

— Ничего, абсолютно ничего. — Не выдержав, он расхохотался, расплескивая кофе.

— Ну не дурак?! — обиделся Гарри.

— Извини, — задыхаясь, ответил Ричард.

— Очень смешно. Вечно ты из моих проблем балаган устраиваешь!

— Слушай, да ладно тебе, — примирительно произнес Ричард, переходя на серьезный тон. — Не преувеличивай.

— А я и не преувеличиваю. Перед ним душу наизнанку выворачивают — а ему все смех.

— Гарри… — Ричард оглянулся по сторонам и заметил, что официантка начинает прислушиваться.

— Хочешь помочь — помоги, а издеваться нечего, — продолжал Гарри, с бешеной скоростью размешивая сахар в кофе.

— Можно слово вставить?

— Ну?

— Давай без сцен, ладно? Вот и все. Ты просил помочь — я и помог. Извини, что рассмеялся. Устал просто. Переутомился. Сам знаешь, как это бывает.

Гарри обиженно пожал плечами, но в конце концов сдался:

— Да ладно, ерунда все это. Я тоже устал. Наверное, я тебе просто завидую — все у тебя как у людей, жизнь нормальная, семья, а у меня — так, дерьмо собачье… Не проблемы, а хрень всякая, вроде названия группы.

— Только, ради бога, избавь меня от своих душещипательных откровений. — Ричард из прошлого опыта знал, что резкость — единственный способ привести Гарри в чувство.

Повисло молчание. Наконец Гарри выдавил жалкую улыбку и хрипло произнес:

— Да. Ты прав. Вся моя жизнь — душещипательное дерьмо.

Вздохнув, Ричард заказал еще две чашки кофе. Он и раньше видел, как Гарри впадает в депрессию, — правда, то была другая трагедия, другая девушка и другая группа — и сомневался, что сможет выдержать такое по второму разу. А о родителях и говорить не приходилось. Когда Гарри несло, его нужно было немедленно тормозить.

— Вот бы жизнь была мыльной оперой… — начал Гарри.

— И что тогда? — спросил Ричард.

— Ну, если бы это была дешевая мыльная опера, я бы положил руку тебе на плечо и произнес: «Спасибо, брат!» Знаешь, как это бывает в фильмах. Но я этого не сделаю.

— И не надо.

— Ну вот и хорошо, — сказал Гарри, оставляя чаевые. — Я рад, что мы друг друга поняли.

В субботу Гарри лег спать пораньше, предварительно тщательно выгладив костюм к завтрашнему выступлению. Он уже решил, что наденет синие штаны из акульей кожи, леопардовую рубашку, выпрошенную у матери, длинный плащ и сережку в левое ухо. «Доктор Мартене» в сочетании с драм-машиной, привезенной Ричардом из Хобарта, должны смотреться очень даже круто.

— Ирония постмодернизма поствосьмидесятых, — бормотал он, обнюхивая рубашку, чтобы убедиться, что от нее не пахнет духами матери. — Вот и драм-машина в жилу. Они у меня еще попляшут!

Сослуживцы со вчерашнего дня уговаривали Гарри пропустить с ними рюмочку-другую, но он отказался. Во-первых, не хотел выступать по телевизору с опухшей рожей, а во-вторых, боялся наткнуться в пабе на Пиппин и Венди — как бы он ни клялся Ричарду, что выкинул Венди из головы, эта история все еще не давала ему покоя.

Гарри уже знал, что именно будет завтра играть. Каждому участнику полагалось всего по два номера, так что выбор был не из легких, но он решил исполнить «Экстаз» — песню «Блонди» в собственной аранжировке (в основном из-за драм-машины) и новую песню, которую сам написал для Венди пару недель назад — на случай, если она вдруг придет на выступление.

В глубине души Гарри все еще надеялся, что как только Венди поймет, что вся жизнь Пиппин сводится к резиновой шапочке и крашеным волосам, она может запросто передумать. К тому же, оставив группу, Пиппин лишила себя последнего козыря. Что она теперь могла предложить Венди?

В воскресенье Гарри вскочил ни свет ни заря, опередив даже отца, который в семь утра принялся барабанить в дверь флигеля, придерживая одной рукой поднос с завтраком — тосты, джем и крепкий кофе.

— А мы думали, у тебя похмелье, — объяснил мистер Гилби, — кофе вот тебе приготовили.

— Да нет, я вчера пораньше лег. Я же профессионал.

Переваривая эту новость, мистер Гилби осторожно поставил поднос на пол.

— Спасибо, — произнес Гарри, прикрывая зевок.

— Мать так просится на твое выступление. Я ей обещал еще разок спросить. Не передумал? Может, все-таки разрешишь?

— Не могу, — покачал головой Гарри. — Потом по телевизору посмотрите.

— Главное, чтобы не совпало по времени с повтором «Двух толстух»[38]— я их ни на что не променяю, — предупредил отец, закрывая дверь.