Книга Гибель веры - Донна Леон

— Доброе утро! — поздоровался он.

Монахиня кивнула и опять ничего не сказала.

Сделала полшага вперед — и как бы случайно встала между ним и кроватью.

Брунетти сдвинулся влево, так чтобы Мария могла видеть его. Она и увидела — глаза ее широко раскрылись, а брови сошлись, как будто больная пыталась что-то вспомнить.

— Синьор Брунетти? — наконец проговорила она.

— Да.

— Что вы тут делаете? Что-нибудь случилось с вашей матушкой?

— Нет-нет, все в порядке. Я пришел навестить вас.

— Что у вас с рукой?

— Ничего, ерунда.

— Но как вы узнали, что я здесь? — осознав, что в ее голосе звучит страх, она умолкла и закрыла глаза. Когда снова их открыла, промолвила: — Я ничего не понимаю…

Видимо, прилагала все силы, чтобы оставаться спокойной, и потому голос ее дрожал.

Брунетти придвинулся к кровати. Монахиня метнула на него взгляд и покачала головой. Пусть это предостережение, — Брунетти ему не внял.

— Чего вы не понимаете? — задал он вопрос.

— Я не знаю, как здесь оказалась. Они сказали, что меня сбила машина, когда я ехала на велосипеде… Но у меня нет велосипеда. В доме престарелых нет велосипедов, и не думаю, что нам можно на них ездить, даже если бы и были. И еще сказали, что я была на Лидо… Я никогда не была на Лидо, синьор Брунетти, никогда в жизни. — Голос становился все слабее.

— А где вы себя помните?

Вопрос ее озадачил. Она подняла руку ко лбу, как тогда в его кабинете, и опять удивилась, не встретив успокоительной защиты плата. Кончиками двух пальцев потерла повязку, закрывавшую висок, пытаясь собрать мысли. Через какое-то время произнесла:.

— Помню, как была в доме престарелых.

— Там, где моя мать? — спросил Брунетти.

— Конечно. Это где я работала.

Монахиня, вероятно реагируя на растущее возбуждение в голосе Марии, выступила вперед:

— Думаю, хватит вопросов, синьор Брунетти.

— Нет-нет, пусть останется! — взмолилась Мария.

Видя нерешительность монахини, он предложил:

— Может быть, проще разговор вести мне.

Та посмотрела на него, потом на Марию, которая кивнула и прошептала:

— Пожалуйста… я хочу знать, что случилось.

Посмотрев на свои часы, монахиня согласилась:

— Хорошо, но только пять минут.

Так говорят люди, когда им выпадает шанс применить хоть ограниченную власть.

Брунетти ждал, что, сказав это, она уйдет, но она лишь передвинулась в торец кровати и открыто слушала их разговор.

— Вы ехали на велосипеде, и вас сбила машина. И вы были на Лидо, где работали в частной клинике.

— Но это же невозможно… Говорю вам — я никогда не была на Лидо, никогда. — И вдруг опомнилась. — Извините, синьор Брунетти. Расскажите мне, что вы знаете.

— Вы там проработали около месяца. А ушли из дома престарелых несколькими неделями раньше. Какие-то люди помогли вам найти работу и жилье.

— Работу?…

— В клинике. Работу в прачечной.

Она прикрыла глаза, потом открыла:

— А я ничего не помню о Лидо. — И снова рука ее потянулась к виску. — Но почему вы здесь?

По ее тону он понял — помнит, чем он занимается.

— Вы пришли ко мне в кабинет несколько недель назад и попросили кое-что проверить.

— Что? — Она в размышлении, недоуменно покачала головой.

— Нечто происходившее, по вашему мнению, в доме престарелых Сан-Леонардо.

— В Сан-Леонардо? Но я там никогда не была.

Руки ее с усилием сжались в кулаки поверх одеяла, и он решил, что нет смысла продолжать.

— Ничего, мы это оставим. Может быть, вы вспомните, что произошло. Вам надо отдыхать и кушать — и обретать силы.

Сколько раз он слышал, как она сама говорит то же его матери…

Монахиня шагнула вперед:

— Достаточно, синьор.

Пришлось подчиниться: он протянул здоровую руку и похлопал Марию по запястью.

— Все будет хорошо. Худшее позади. Пока что отдыхайте и поправляйтесь. — Он улыбнулся и развернулся к выходу.

Он еще не дошел до двери, когда Мария сказала монашке:

— Сестра, мне неудобно беспокоить вас, но не могли бы вы принести мне… — И замолкла в нерешительности.

— Судно? — Монахиня не понизила голоса.

Мария смущенно кивнула. Губы монахини сжались в недовольстве, которое она не старалась скрыть. Она повернулась и пошла к двери, открыла ее и придержала, ожидая Брунетти.

Тонкий, испуганный голос Марии произнес им в спину:

— Сестра, можно ему остаться здесь, пока вы не вернетесь?

Та глянула на нее, на него, но промолчала, вышла из палаты и закрыла дверь.

— Это была черная машина, — сказала Мария без предисловий. — Я их не различаю, но эта была очень большая и ехала прямо на меня. Это была не случайность.

Пораженный комиссар застыл на месте:

— Вы помните? — И двинулся к кровати.

Мария предупреждающе подняла руку:

— Оставайтесь там. Не хочу, чтобы она знала, что мы разговаривали.

— Почему?

На этот раз губы Марии сжались в раздражении:

— Она одна из них. Если узнают, что я все помню, они меня убьют.

Он поглядел на нее издали и чуть не пошатнулся — такая ощутимая энергия исходила от нее.

— Что вы собираетесь делать, Мария?

— Выживать, — отчеканила она.

Открылась дверь, и вошла монахиня с непокрытым судном, она проскочила мимо него и направилась к кровати.

Брунетти не рискнул повернуться и поглядеть на Марию напоследок. Когда он шел по коридору в сторону психиатрического отделения, ему вдруг показалось, что покрытие у него под ногами стало неровным. В глубине души он понимал, что это лишь усталость, но тем не менее стал вглядываться в лица встречных — не искажены ли они страхом или паникой, если это и правда землетрясение, у него отляжет от сердца. Внезапно испугавшись, что пытается ухватиться за подобную возможность, он пошел в бар на нижнем этаже и заказал panino [32], но не тронул, когда его принесли. Выпил стакан абрикосового нектара — не любил его вкуса, но понимал, что это необходимо, потом попросил стакан воды и принял еще две таблетки. Глядя на окружающих его в баре людей — в повязках, лубках и гипсе, — первый раз за этот день почувствовал себя как дома.