Книга Шут и император - Алан Гордон

— Крайне великодушно с вашей стороны.

— И все-таки есть люди, недовольные мной.

— Им не хватает здравомыслия. А где же нынче ваша флейтистка?

— Ушла в бани с остальными женщинами, — сказал он. — Хотелось бы мне подсмотреть за ними. Надо будет устроить в женских банях потайное местечко для меня. Я порой задумываюсь, чем они там занимаются в наше отсутствие. А тебя это не интересует?

— Должны же у них быть какие-то тайны от мужчин, ~ сказал я.

— Раньше мы с Эвфи частенько купались вместе, — доверительно сообщил он. — Ах, какая роскошная у нее была фигура! Полагаю, она и сейчас такова. Как-нибудь на этих днях стоит пригласить ее в императорскую опочивальню. Вспомнить старые времена.

— Бывают времена, мой господин, когда острота наслаждения с одной женой выше, чем с многочисленными наложницами.

— Верно, верно. Но между тем… Ах, вот и мое сокровище!

В дверях в грациозной позе стояла флейтистка. Дав ему насладиться зрелищем, она медленно вступила в зал и, мелодично позвякивая колокольчиками, унизывающими пальцы ее рук и ног, направилась к своему повелителю. Множество цепочек с колокольчиками покрывали также и ее тело, оберегая легкие остатки ее скромности. Собственно, вся ее одежда состояла из этих самых колокольчиков. Египтянка не только искупалась, но и умастила себя благовонными маслами. Она играючи ускользала от его объятий, но Алексей решительно вознамерился ее поймать. Она расхаживала вокруг, уклонялась от его прикосновений и, видя, как он хромает за ней, бросала на него соблазнительные взгляды и манила к себе ярко накрашенными пальчиками. Мы со стражниками наблюдали за тем, как она в конце концов позволила ему поймать себя.

— Ну вот, я сегодня отлично поохотился, — отдышавшись, заявил он. — Разве она не прелестный трофей?

— Весьма породиста. Вам осталось лишь оседлать ее, — сказал я.

— О да, да, я так и сделаю, — промурлыкал он, лаская ее волосы. — Ты порадовала императрицу хорошим докладом, моя милочка? Рассказала ей, как меня утешают твои игры?

Она пролепетала что-то по-арабски, и он просиял идиотской улыбкой.

— Не понял ни слова, — сказал он. — Но звучит соблазнительно.

Я не собирался служить для него переводчиком. В арабском языке множество тончайших нюансов, особенно когда дело доходит до оскорблений, и их совершенно невозможно адекватно перевести на другой язык.

— Отдых! — взревел император.

Флейтистка, вырвавшись от него, закружилась в сторону опочивальни. Он явно не устоял бы на ногах, если бы я не подскочил, чтобы поддержать его.

— Благодарю, любезный шут, — сказал он. — На сегодня ты свободен.

— Еще рано, мой господин, — сказал я. — Может, мне подождать, чтобы еще немного развлечь вас после отдыха?

— Нет, если только… О, я понимаю, что ты имеешь в виду. Нет, ступай-ка сам развлекись. — Он с вожделением глянул в сторону Царицы Колокольчиков. — А мы в случае необходимости будем бить во все колокола, — захохотал он.

— Возможно, мне удастся развлечь императрицу? — предложил я.

Интересно было бы посмотреть, как поживает другая половина блаженного семейства.

— Нет необходимости, — сказал император. — У нее уже есть клоунесса.

— Я слышал, что Талия покинула ее не так давно, — заметил я.

— Талия? — озадаченно спросил он. Потом лицо его прояснилось. — Ах да. Та прежняя акробатка. Мне она нравилась. Женщина-змея. Она мне даже снилась, признаюсь честно. Хотя признаваться-то не в чем. Эвфи в любом случае не отпустила бы ее ко мне. Забавная у меня супруга, умеет убедить меня отказаться от наложниц. Спасибо, хоть порадовала меня одной египтянкой. Короче, ты там не нужен, у нее появилась новая клоунесса.

Трудно сохранить подобающее лицо, когда сердце готово выпрыгнуть из груди.

— Когда же? — небрежно поинтересовался я.

— Вчера, — сказал он. — Прелестная малышка. Зовется Аглаей.

ГЛАВА 15

Сердце глупого стучит подобно тележному колесу.

Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова, 33, 6.

Сидя на парапете стены, огораживающей Влахернский дворец, я наблюдал за круговоротом городской жизни. За дамбой темнели воды Золотого Рога. В отличие от гавани Кондоскалия жизнь здесь постоянно била ключом. Корабли маневрировали между берегами в поисках свободных причалов, и те, кому повезло, приступали к разгрузке, даже не закончив швартовку. Сюда обычно привозили пряности и рыбу, а увозили отсюда шелка и кожу.

С юга донесся какой-то шум, и я увидел, что кортеж императрицы возвращается с очередного нападения на безвинное мраморное изваяние. Привычные к странным выездам этой коронованной особы пешеходы быстро разбегались по переулкам, а после ее проезда вновь направлялись по своим делам.

Но сегодня в ее поведении появилось нечто новое. Она смеялась, и от раскатов низкого гортанного смеха дребезжали оконные ставни ближайших домов, а прикрытый колпачком сокол встревожено перетаптывался на запястье хозяйки. Возничий императорской колесницы, так побронзовевший от постоянного пребывания на солнце, что гармонично вписался бы в ряды бронзовых статуй ипподрома, частенько оглядывался на сиятельную повелительницу, порой и сам улыбаясь.

Источником столь бурного веселья была сидевшая рядом с Евфросинией женщина в шутовском костюме, она постоянно щебетала что-то, сопровождая свою речь оживленной жестикуляцией. Этот шутовской наряд выглядел совсем новехоньким, судя по яркости его расцветки и по тому, что со времени пошива к его идеально ровным геометрическим вставкам не добавилось ни единой заплатки. Напудренное белое лицо клоунессы с подкрашенными щеками и губами украшала также россыпь сине-зеленых веснушек да парочка зеленых ромбиков под глазами.

Точно такие же зеленые ромбики были намалеваны и на моей физиономии.

Колесница со свитой проехала своим чередом в главные дворцовые ворота, а потом еще через одни внутренние, находившиеся напротив тех, которыми обычно пользовался я. Видимо, в покои императрицы был отдельный вход.

Я спустился по пандусу со стены и занял в одной из ниш наблюдательный пост, позволявший мне видеть вход во дворец. Ближе к закату внутренние ворота открылись, и оттуда вышла слегка пошатывающаяся клоунесса. Погруженная в свои мысли, она даже не заметила меня.

— Аглая, — рискнул я окликнуть ее.

Она медленно повернулась и взглянула на меня со слегка кривоватой и так хорошо знакомой мне усмешкой. Конечно, я узнал бы ее и без игривой усмешки, только по глазам.

— Я голову сломал, вспоминая происхождение этого имени, — продолжил я. — Уж не имела ли ты в виду одну из трех граций?

— Да, ведь двух других звали Евфросиной и Талией, — сказала она. — Талия олицетворяла цветение, а Евфросина — благомыслие.