Книга Тринадцатая ночь - Алан Гордон

— А-а-а — ух! — воскликнул он, когда я сжал его обеими руками.

— Понимаете, государь, когда вы делаете глубокий — до самого нутра — вдох, то воздух потом выталкивается из ваших легких. И если вы будете так дышать, то вас услышат в любом конце площади.

— Правда? Спасибо, — воскликнул он. — А откуда вам известно об этом?

— В детстве у меня был очень строгий учитель пения, — сказал я. Как ни странно, это было правдой. — Насколько я понял, вы собираетесь исполнить роль Господа нашего?

— Да, собираюсь. Матушка не хочет меня выпускать, но я уже чувствую себя вполне здоровым.

— Дети должны слушаться родителей, государь.

— Но я же герцог, — сказал он, гордо выпятив грудь. — Очень важно, чтобы горожане увидели меня во всем величии.

Я пригляделся к нему. Лицо его излучало решимость, предполагающую железную волю, которая вкупе с разумом могла оказаться весьма внушительной. Я склонил голову.

— Как пожелаете, государь.

Вдруг его плечи поникли.

— Я не уверен, способен ли я на это, — прошептал он.

— Исполнить роль?

— Обе роли. Но роль герцога главнее. А я не могу даже заставить себя сесть в отцовское кресло. Оно принадлежало ему, а не мне.

Я взглянул на парадное кресло, стоящее на возвышении.

— Позвольте мне, государь, — сказал я.

Он потрясенно смотрел, как я спокойно поднялся по ступенькам и вальяжно раскинулся в кресле.

— Принесите-ка мне что-нибудь вкусненькое, Марк, — повелительно произнес я.

Его охватила ярость.

— Слезайте оттуда немедленно! — крикнул он.

Я тут же вскочил и преклонил перед ним колено.

— Слушаюсь, государь.

Его гнев исчез так же внезапно, как и появился.

— Зачем вы так поступили? — спросил он.

— Когда я уселся в это кресло и приказал вам принести мне угощение, разве вы сделали это?

— Естественно, нет.

— А когда вы приказали мне слезть, разве я не послушался тут же?

— Послушались, — медленно произнес он, и лицо его озарилось пониманием.

Я похлопал его по плечу.

— Само кресло не дает власти, государь. Власть принадлежит герцогу. А кресло — всего лишь удобный предмет мебели.

Он взглянул на меня, потом перевел взгляд на кресло, поднялся по ступеням и сел в него.

— Как я выгляжу? — спросил он.

— Как герцог, — ответил я. — Как ваш отец прежде.

Он улыбнулся, а я откланялся.

Я направился в комнату Бобо. Он сел при моем появлении, и я уже хотел поговорить с ним, когда услышал звук шагов. Выглянув в коридор, я увидел стремительно приближающуюся Виолу.

— Фесте, у меня есть разговор к вам, — отрывисто сказала она.

— Мы с тобой завтра поболтаем, — сказал я Бобо.

Он пожал плечами, а я отправился вслед за герцогиней в ее приемную, где она обернулась ко мне, сложив на груди руки.

— Мой сын только что поведал мне, что намерен участвовать в рождественском представлении, — холодно сказала она. — И он сообщил мне, что это вы его надоумили.

— Не совсем так, — возразил я. — Я просто посоветовал ему отстаивать свои права, как подобает его положению.

— Когда мне потребуется ваш совет в деле воспитания моего ребенка, я попрошу его у вас, — сказала она. — Ему пока слишком опасно появляться на людях без защиты.

— У него будет защита, — сказал я. — Я буду там. С ним ничего не случится.

Занявшись пророчествами, я свалял изрядного дурака.

Глава 15

Мы предписываем вам, брат мой, искоренить в ваших храмах обычай или, скорее, злоупотребление и разгул подобных зрелищ и позорных игрищ, дабы их нечистый дух не пятнал более честь церкви.

Папа Иннокентий III, Cum Decorum[24].

— Возрадуемся! Возрадуемся все, ибо Владыка наш явился! — провозгласил епископ, и прихожане хором ответили ему: «Аллилуйя!»

Он воздел вверх руки, подавая знак к началу церемонии. В задней части церкви распахнулись двери, и из них вывели осла под красным покрывалом, на спине которого сидел мальчик в белых чулках и хитоне.

— Orentis partibus, Adventavit asinus, Pulcher et fortissmmus, Sarcinis aptissimus, Hez, Sir Asne, hez! — фальшиво заголосил хор, приветствуя и славословя осла.

Прихожане подходили, чтобы прикоснуться к бокам ритуального животного и передать это прикосновение своим ближним на счастье.

Осла подвели к алтарю, где неизбежно оказываются все ослы; мальчик спешился и повернулся к прихожанам. Набрав побольше воздуха в грудь, он чистейшим дискантом запел «Kyrie eleison»[25], затягивая на целую вечность каждый звук и украшая мелодию такими пассажами, что, услышав его, зарыдал бы в благоговейном восторге сам Иувал[26], библейский творец музыки. Дьяконы вторили ему, продолжая хвалебные песнопения, а епископ встал за спиной мальчика и молитвенно воздел над ним руки. «Christe eleison», — пропел мальчик, и хор вновь заголосил вслед за ним, а подошедшие к епископу служки осторожно сняли с него праздничное облачение. «Kyrie eleison», — вновь тянул мальчик, пока его обряжали в это непомерно большое епископское облачение. Сам епископ снял митру со своей головы и поднял ее над мальчиком. «Christe eleison», — хором пропела эта парочка, и на последней ноте епископ возложил на мальчика свою митру, которая, не удержавшись на его маленькой голове, сползла вниз и полностью закрыла лицо.

И тотчас зазвенели кимвалы, затрубили трубы, и хор разразился в высшей степени неблагозвучным гимном. Начался Праздник дураков.

Из дверей вылетела толпа сатиров, трубя в бараньи рога, колотя по обтянутым козлиной кожей барабанам, выжимая дух из волынок и играя на разнообразных инструментах, которые только можно было соорудить из козлов или овец. Участники церемонии приукрасились ослиными и бычьими головами с рогами самых разных видов и форм. (Я заметил, что Александр вполне уместно нацепил маску слона.) Они врезались в толпу визжащих от смеха прихожан. Окропленные святой водой женщины стонали и подвывали, но, конечно, сегодня они оделись попроще, чем на рождественскую мессу. Мимо них проследовал гротескный персонаж с огромным пылающим носом, изображавший священника, который то и дело прикладывался к кувшину. Этот пьянчужка вертел своим гигантским обонятельным органом словно пращой, и какое бы вещество ни заставляло его пылать, зловоние оно издавало жуткое, что-то вроде вонючих опорок. Я увидел, что сам епископ, совершенно преобразившийся, с измазанным углем лицом, играет в кости возле алтаря. Мужчины отплясывали в женских платьях, а женщины водили хороводы и прыгали по церковным скамьям, изгибаясь в непристойных телодвижениях. На пол бросили какой-то упругий шар, и разыгравшиеся прихожане пинали его ногами по всей церкви.