Книга Черная аллея - Микки Спиллейн

Клиника оказалась по пути, и мы забрали результаты анализов. Ни у нее, ни у меня не было выявлено никаких постыдных заболеваний. Мы и в отдел выдачи лицензий успели — правда, всего за несколько минут до закрытия. Получили брачную лицензию, заплатили положенную сумму и вышли на улицу.

Давным-давно я не видел Вельду такой счастливой.

А во рту у меня появился привкус горечи, и дышать стало трудно. Вельда косилась на меня уголком глаза, потом приложила ладонь ко лбу и воскликнула:

— Черт, да у тебя же жар!

Я закрыл глаза и открыл их, только когда машина остановилась. Затем проехала еще немного. Вельда распахнула дверцу и буквально втащила меня на себе в какую-то комнату с кондиционером, где уложила на матрас с подушкой. Я чувствовал на себе ее руки. Но не понимал, что они делают, потому что мозг мой погрузился в какое-то полусонное состояние, довольно, впрочем, приятное, поскольку боли я больше не чувствовал.

Были лишь голоса. О, вечно эти голоса... Знакомые и незнакомые, громкие и почти угрожающие, но среди них постоянно присутствовал голос Вельды, и звучал он повелительно и строго, и немного спустя все эти чужие голоса стихли.

Я проснулся и почувствовал, что голоден как волк. Пытался вспомнить хоть что-то, но боль — не того рода опыт, что откладывается в памяти. В боку покалывало, и при глубоком вдохе снова появлялись резь и жжение. Не успел я и пальцем пошевельнуть, как ко мне подскочила Вельда, села и взяла за руку. Потом появился Ральф Морган, отвел ее руку, начал щупать у меня пульс. Прошло с полминуты, и он удовлетворенно вздохнул. Я, как ни странно, был еще жив.

Он спросил:

— Ну, герой, как себя чувствуешь?

— Хреновато. Но при этом почему-то страшно хочется есть. Какой сегодня день?

— Пятница.

— А число?

Он сказал. Неудивительно, что я испытывал такой зверский голод. Оказывается, я провалялся в отключке целых четыре дня.

— Чем кормили? — Меня так и разбирало любопытство.

— Может, тебе неприятно будет знать, но кормили через трубку, питательным раствором. Ладно, лежи тихо, сейчас попробуем запихнуть в тебя что-нибудь более существенное. И совсем немного, иначе вырвет.

— Вырвет... — с отвращением произнес я. — Хорошее слово, очень приятно слышать, особенно перед едой.

Морган хмыкнул и осмотрел рану. Повязку можно было не менять, и я очень обрадовался этому обстоятельству. Оказывается, как только я очнулся, Вельда побежала готовить мне завтрак. И вот он на подносе передо мной. Одно-единственное яичко всмятку и чашка с теплым молоком, в котором, ровно посередине, элегантно плавает кусочек тоста, намазанный маслом и посыпанный сахарным песком.

Бывают в жизни моменты, когда жаловаться бесполезно. И я позволил Вельде покормить себя с ложечки яйцом, затем съел половинку тоста, выпил несколько ложек теплого молока и, почувствовав, что устал, отвернулся. Есть больше не хотелось. Я закрыл глаза и погрузился в сон.

Пилюли были больше не нужны. Мой добрый и заботливый врач уже вколол мне обезболивающее.

Не помню, сколько раз я просыпался и ел. Но с каждым разом чувствовал себя все более окрепшим и более голодным. Порой сквозь обволакивающий меня туман вполне отчетливо слышались голоса, но мозг отказывался узнавать их. Я знал, что с меня сняли бинты, чувствовал, как меня мыли и переодевали, ощущал прикосновения рук Вельды, когда она брила меня. Она как раз заканчивала подстригать мне волосы, когда я открыл глаза с твердым убеждением, что и на сей раз выбрался из черной аллеи.

Вошел Ральф Морган. Губы его расплывались в улыбке. Чисто рефлекторным жестом пощупал пульс и спросил:

— Ну-с, как наше самочувствие?

— Для соревнований в беге пока что не гожусь, а так ничего, — ответил я. — Что со мной было?

— Стресс. Самый типичный стресс. Продолжаешь играть в свои игры, словно тебе двадцать пять, Майк. Но это уже давно в прошлом. Ты был серьезно ранен и не прислушивался к моим рекомендациям. И тебе вовсе не обязательно было получить столь серьезную рану, чтоб свалиться, как бревно. Тяжелейший стресс привел к тем же результатам. — Он укоризненно покачал головой с таким видом, точно я был малым ребенком. — Мало того, пребывая в таком состоянии, ты еще пытался жениться.

— Пытался? — тонким и жалобным голоском переспросила Вельда.

— Само это слово подразумевает провал, неудачу, — объяснил доктор Морган. — Если люди говорят, что вы пытались преодолеть препятствие, стало быть, это вам не удалось. Вы или делаете это, или нет. А попытки, знаете ли... попытки, они не в счет.

Я сказал:

— Знаете что, доктор, такой разговор приведет лишь к новому стрессу... — и подмигнул Вельде.

Она подмигнула в ответ.

Прошел еще день, прежде чем я стал вставать с постели. Меня так и шатало, точно новорожденного теленка, но, приняв душ, я сам оделся и самостоятельно прошелся по комнате. До сих пор никто не говорил, что же ждет меня дальше. Вельда и доктор Морган прежде всего хотели убедиться, что я действительно пошел на поправку. И вот, не спеша выпив чашку горячего кофе, я спросил:

— О'кей... Что же произошло потом?

* * *

В здании суда имелся совсем крохотный зал для проведения пресс-конференций, мест на двадцать, не больше, и он был забит до отказа. Меня представили всему персоналу специального бюро расследования, но я, едва заслышав имя, тут же забывал его. Для меня имело значение лишь присутствие Гомера Ватсона и еще какого-то крупного начальника, сидевшего рядом с ним во главе стола.

Обошлось, что называется, без предисловий. Никто не зачитывал мне моих прав, но я на это и не рассчитывал. Не того рода то был допрос. Звали начальника Остин Банджер, и он уже дважды успел побывать сенатором своего родного штата. Газетчики прозвали его цепным псом американской экономики. Хватка у него была достаточно крепкая, чтоб вырывать изрядные куски из какой-нибудь сомнительной правительственной программы, и еще он умудрился упечь за решетку двух промышленных магнатов — за то, что ободрали народ как липку. И все его за это дружно ненавидели.

Добропорядочные граждане презирали, недобропорядочные были готовы разорвать в клочья.

Теперь же он избрал своей мишенью меня.

— Скажите, мистер Хаммер, вы знаете, почему вы здесь?

Из-за стресса — вот и все, что я знал. А потому ответил:

— Лучше скажите сами, мистер Банджер. Он уловил в моем голосе странные нотки, но вызов тем не менее принял. Немного поерзал в кресле и тут же показал, что называется, зубы. Руки его лежали на столе, блеск в глазах казался каким-то неестественным.

— Надеюсь, вы понимаете, что нам ничего не стоит засадить вас за решетку лет эдак на двадцать?