Книга Ведьмино Логово - Джон Диксон Карр

Нужно ли говорить, что я преследовал совсем иные цели: во-первых, обеспечить себе полное и неоспоримое алиби и, во-вторых, сделать так, чтобы убийство Мартина приписали Герберту. Стремясь к этой цели, я всячески играл на их фамильной гордости, что само по себе является превосходным чувством. Я высказал такую мысль, что, хотя точные условия обряда, его буква, так сказать, будут нарушены, самая его суть может быть сохранена. Герберт может открыть железную шкатулку, которая находится в сейфе, однако он не имеет права читать находящуюся в ней бумагу. Он должен положить документ в карман и передать его Мартину, когда они встретятся в полночь возле тюрьмы. Вернувшись в Холл, Мартин может не спеша ознакомиться с его содержанием. Если на следующее утро мистер Пейн будет упрекать его в том, что он вынул из шкатулки то, что следовало там оставить, Мартин может сказать – это будет достаточно правдоподобно, – что он просто ошибся. Вполне невинная ошибка, поскольку его действия уже, во всяком случае, доказали, что цель обряда достигнута: он провел свой час в кабинете смотрителя.

Моя собственная линия поведения была совершенно ясна. Когда Мартин, не позже половины десятого, приедет в дом пастора, с ним можно будет покончить там. Я сожалел, что не могу сделать его смерть совсем безболезненной; но от удара ломом по голове он сразу же потеряет сознание и не почувствует, как будет сломана шея и нанесены другие необходимые увечья. После этого его можно будет спокойно перевезти в моей машине в Ведьмино Логово и уложить под балконом. Ночь, согласно прогнозу, предполагалась темная и дождливая, что в свое время и подтвердилось. После этого я должен был вернуться к доктору Феллу. Поскольку я еще раньше предложил всем вместе наблюдать за окном кабинета смотрителя, мне казалось, что лучшего алиби и не требуется. Когда ровно в полночь погаснет свет в кабинете смотрителя, наблюдатели успокоятся. Они решат, что испытание Мартина окончилось благополучно. Вскоре после этого я предполагал с ними распрощаться. Герберт, как мне было известно, будет стоять возле тюрьмы столько, сколько мне понадобится, поскольку он будет ожидать своего кузена. И постарается, чтобы никто его не увидел. Чем дольше я задержусь, тем лучше. Выйдя от доктора Фелла, я оставлю машину и пойду к Герберту. Я скажу ему, что, к сожалению, пока меня не было, Мартин напился до бесчувствия, – принимая во внимание его привычки, мои слова не вызовут ни малейшего сомнения, – и что Герберт должен пойти со мною и помочь мне привести его в чувство, прежде чем мисс Старберт начнет беспокоиться.

Вместе с ключами, фонарем и содержимым железной шкатулки он вернется со мною в дом пастора. В данном случае не было никакой нужды прибегать к уловкам – вполне достаточно было пули. А потом, ночью, я мог спокойно вернуться в тюрьму и убедиться в том, что Герберт ничего не забыл, сделал все, как нужно. Поначалу я пытался найти предлог для того, чтобы заставить его открыть балконную дверь, но побоялся, что это вызовет его подозрения, и решил, что сделаю это сам.

Нет нужды повторять, что именно произошло на самом деле. Несмотря на то что на каком-то этапе (я об этом скажу позже) мои расчеты были нарушены, мне кажется, я могу утверждать, что благодаря присутствию духа мне удалось избежать опасности. И причиной моего поражения была исключительно случайность. Герберта видел дворецкий в то время, как он укладывал в саквояж одежду, чтобы он и Мартин могли переодеться, – это указывало на то, что он собирается бежать. Мартина, которого приняли за Герберта, видели позади дома, он ехал по лесной тропинке – еще одно свидетельство в пользу того, что он собирается скрыться. Мисс Старберт случайно вышла в холл (непредвиденный случай), когда Герберт, переодетый Мартином, выходил из дома. Но она видела его только сзади, в сумерках и издалека. Когда она с ним заговорила, он только пробурчал что-то в ответ, делая вид, что слишком пьян, и она ничего не заметила. Никто не встретился с ними лицом к лицу, никто с ними не заговорил, когда они исполняли свои роли. Бадж, относя фонарь в комнату Мартина, где в это время находился Герберт, просто оставил его у дверей, а не отдал в руки, как он утверждает. Когда же он ходил в конюшню за фонарем и видел Мартина на мотоцикле, была ночь и было темно, к тому же Мартин ехал прочь от конюшни, и Бадж видел только его спину.

Мне пришлось умертвить Мартина. Признаюсь, это было нелегко, уж очень горячо он меня благодарил, жал руки чуть ли не со слезами на глазах за то, что я избавил его от необходимости подвергаться процедуре, которая внушала ему такой ужас. Но достаточно было одного внезапного удара, когда он нагнулся, чтобы налить себе коньяку, и я почувствовал необходимое возбуждение, которое и позволило мне закончить дело. Весил Мартин немного, а я всегда был человеком сильным, так что дальнейшее не представляло для меня ни малейшего труда. По узкой тропинке позади «Дома под тисами» я донес тело до тюрьмы, уложил его соответствующим образом под балконом возле колодца и вернулся к доктору Феллу.

Сначала я думал, что тело нужно положить на край колодца, на самые пики, добавив тем самым последнюю реалистическую деталь, подтверждающую старинную легенду, связанную со смертью Энтони, но потом решил отказаться от этой идеи, поскольку она делала всю историю чуточку слишком правдоподобной, слишком нарочито подтверждающей проклятие Старбертов.

Теперь меня беспокоило только одно: чтобы Герберт благополучно выбрался из кабинета смотрителя и из тюрьмы. Не желая говорить плохо о мертвом, я все-таки должен заметить, что человек он был глуповатый и не слишком находчивый, когда надо было действовать быстро и решительно. Он даже не мог сразу усвоить мой план, то и дело пытался спорить с Мартином. Во всяком случае, доктор Фелл считает, что, пока мы ждали в саду, когда пробьет одиннадцать, я несколько переборщил, перехитрил, так сказать, самого себя. Мое волнение и мой – в какой-то степени неуместный – вопрос: «Где Герберт?» – в самый критический момент ожидания заставили его насторожиться, однако я должен заметить, что очень переволновался за это время, и трудно было ожидать, что мое волнение никак себя не обнаружит.

Теперь я остановлюсь на второй, дьявольской, подлой случайности, которая меня погубила. Я, конечно, имею в виду эти несчастные десять минут, разное время на разных часах. Я долго не мог понять, почему – ведь он потушил свой фонарь на десять минут раньше и таким образом чуть не погубил все дело, – так почему же, повторяю, почему он появился в кабинете смотрителя так точно: минута в минуту в одиннадцать? С сожалением должен признать, что доктор Фелл меня предупредил: он получил ответ на этот вопрос раньше меня, опросив слуг в Холле. Герберт имел при себе часы, которые показывали неверное время: спешили на десять минут. Но, ожидая в комнате Мартина, он, естественно, сверял время по часам, висевшим в комнате на стене. Он ведь велел горничной перевести все часы в доме в соответствии с тем, что показывали его собственные, и думал, что она так и сделала. Доктор Фелл обнаружил в комнате Мартина большие настенные часы, они показывали точное время. Таким образом, Герберт вышел из дома по верным часам. А в кабинете смотрителя у него были только его собственные часы, и поэтому он вышел оттуда на десять минут раньше.

В этот момент – не из-за неправильности моих расчетов, а исключительно вследствие случайности, – молодой американец (к которому я питаю глубочайшее уважение) пришел в крайнее, скажем даже – опасное возбуждение. Он решил немедленно мчаться к тюрьме через луг. Я пытался его отговорить; он ведь мог столкнуться с Гербертом, когда тот будет выходить из здания тюрьмы, что было бы катастрофой и означало бы мою верную гибель. Поэтому, видя, что его уже не остановишь, я последовал за ним. Вид священнослужителя, который мчится под дождем через луг, словно мальчишка, играющий в горелки на деревенской лужайке, не ускользнул от внимания доктора Фелла, но я в то время думал о более важных вещах. И я увидел то, на что надеялся, – впрочем, это было вполне естественно: он бежал к Ведьмину Логову, а не к воротам тюрьмы.