Книга Призрак и сабля - Олег Говда

— Ей и скажу! — огрызнулся парень и в самом деле готовый прибегнуть к рукоприкладству, если б на призрака можно было повлиять такими действиями. — Если спросит. И вообще, ты хоть помнишь, что с тобой произошло?

— Нет… — замешкался с ответом дух. — А разве, я не всегда здесь была? Мне кажется, я прожила здесь целую вечность. Хотя… Постой, да что-то такое чудиться. О большом доме… О каком-то странном и печальном замке… Там еще все такое, ослизлое, что ли? Нет, не могу вспомнить. Да и зачем? Лучше ты оставайся здесь… С тобой интересно.

— Так вот где западня укрыта! — сообразил Степан и забормотал самому себе. — Вот почему, после смерти, никто не возвращается обратно! Попав сюда, человеческая душа теряет память о реальном мире и продолжает существовать дальше вполне умиротворенно, предаваясь каким-то неосознанным грезам. Чем же тебя привлечь, Аревик? Что показать? Гм. А что у меня вообще есть? Трубка и табак! Нет. Это точно девушку не прельстит. Серьга! Что я несу?.. Зачем бестелесному созданию украшение? Был бы на ней хоть камень самоцветный, а так — кусок потемневшего металла…

Прислушиваясь к его торопливому и невнятному шепоту, призрак девушки заинтересованно приблизился и даже слегка уплотнился. По меньшей мере, глядя на нее теперь можно было разглядеть не только затуманенную белесой дымкой, растянувшуюся до горизонта изумрудно-седую степь, но и черты человеческого лица, и даже — орнамент на одежде.

— М-да, похоже, что кроме меня самого мне и предложить ничего… Вот незадача!

Степан задумчиво взглянул на замершего в ожидании призрака и вдруг — из-за присущей молодости бесшабашности, или — по какому-то наитию, подался вперед и неумело ткнулся губами в едва намеченный игрой теней рот девушки…

Молния на небесах не сверкнула, гром не загремел, земля под ногами не расступилась… Более того — Степан даже обычной оплеухи не успел получить за свою бесцеремонность, от стремительно уплотнившегося призрака прелестной армянки. Потусторонний мир попросту мгновенно захлопнул перед ним свои двери, беспардонно вышвырнув вон слишком наглого чужака.

Но, несмотря ни на что, дерзким и необдуманным поступком, ученик чародея все-таки сумел достичь желаемого эффекта. Ибо уже при следующем взмахе век, когда он вновь очнулся в девичьей светелке, сидящий у изголовья Аревик и по-прежнему согревая в своих ладошках ее пальчики, — Степан встретился с взглядом девушки. Увидел широко распахнутые, огромные глаза, густого темно-коричневого цвета, щедро украшенные россыпью золотистых искринок. И — неуверенную, робкую улыбку, оживившую розовеющие губы.

Глава четырнадцатая

Замечая, как Иоанн Грозный, в задумчивости прохаживаясь палатами, часто останавливается у окна и пристально смотрит ввысь, Милюта Скуратов не сомневался: великий государь испрашивает у небесных покровителей царства Московского совета и благословения в делах мирских. И никогда б не догадался главный опричник, что мысли царя не воспаряли к Богу, а смотрел Иоанн Васильевич всего лишь на верхние, получердачные окна привратной сторожевой башни. Всегда, в любое время года, даже в самую лютую стужу, они были открыты настежь, а в ночное время, словно на маяке, там горел свет.

Все стены странной горницы загромождали высокие полки, достающие аж до куполообразного, как в церкви, потолка, заставленные и попросту заваленные всевозможными фолиантами и манускриптами. Инкунабулы, в дорогих переплетах из тисненой кожи и украшенные самоцветными каменьями, соседствовали с простыми рукописями, кое-как зажатыми двумя грубо отесанными дощечками. Но при более внимательном рассмотрении, обнаруживалась определенная закономерность, и возникала уверенность, что хозяин библиотеки точно знает, что и где у него храниться.

Сам библиотекарь, или по старинке — архивариус, тщедушный человечек, усердно перебеливающий за конторкой какую-то бумагу, был горбат, невысок ростом, и чтоб дотянуться до столешницы, вынужден был стоять на специально придвинутой дубовой скамейке. Приступка была достаточно устойчива и широка, чтоб человечек мог по ней прогуливаться, не спускаясь на пол. Что он время от времени и проделывал, забавно притопывая валенками. За оттопыренными ушами у него торчали остро отточенные гусиные перья, а пальцы и нос напоминали цветом спелые сливы. Человечек был одет в толстые домотканые штаны, а поверх теплого стеганого кафтана, его грудь и спину закрывали, повязанные крест-накрест два пуховых платка. Обширную плешь, заметную, когда архивариус почесывал затылок, прикрывал давно подзабывший лучшие годы, валяный колпак.

Он почти никогда не спускался в людскую, а еду ему приносила и убиралась в комнате глухонемая старуха, столь преклонных лет, что было непонятно, как ей вообще удавалось ежедневно подниматься и спускаться крутой лестницей, ведущей на верхний этаж. И никто кроме царя, разве что дворовой Козьма, ровесник самого терема, не знал и не догадывался, что там обитает домовой Феофан со своей кикиморой.

Сам Иоанн Васильевич озаботился, подбирая для домового подходящее помещение. Ведь царские палаты не крестьянская изба, где всегда отыщется укромное местечко. Тут хоть и просторнее — средь множества комнат, коридоров, анфилад да кладовых, — так зато и народу тьма-тьмущая толчется, с утра и до поздней ночи. Словно улей роится. Домовой же всей этой суеты терпеть не может, того и гляди сбежит — где поспокойнее. А что за хозяйство без домового? И не важно, мужицкое оно, или самого царя-батюшки. Без присмотра — всё, как есть, прахом пойдет. Вот и приглядел Иоанн Васильевич своему домовому и жилье нешумное, тихое и, чтоб не заскучал невзначай, — дело важное. Такое, что не каждому доверишь — за врагами присматривать. Да не за глупцами, что на царских глазах куролесить вздумают. Тех изменщиков он и сам со свету сживет, да в пепел развеет. Опричнина быстро в силу вошла, теперь не своротишь. А вот за теми, которые на собственных престолах сидят да на Русь облизываются, — за теми глаз да глаз нужен. Не ровен час, всякое случиться может. И басурмане, и латиняне, только пока силу видят, дружелюбно кланяются и сладко улыбаются, — а почувствуют слабину, как волки набросятся.

Но кому столь важное дело поручить можно, чтоб по совести, без обману? Чтоб не терзаться после бессонными ночами: а не зреет ли и здесь крамола? Не продался ли доверенный человек врагам заклятым? Милюта у царя один, все дыры им не заткнешь. А прочим — нет у Иоанна веры. Слишком падки людишки на злато. Не то что царя и государство, мать родную продадут. Заплатил бы кто изрядно…

А домовой неподкупен. Нет у него нужды ни в деньгах, ни в драгоценностях. Одной заботой о добре хозяйском, как и государь, живет он. Такого не собьют с пути истинного, не уговорят на измену. И резон прямой. Что для домового важнее всего? Чтобы его хозяйство — дом исправным был. Крыша не прохудилась, стены не обветшали… Ну, так те же стены — они и внутри, и снаружи свои. Одним слово, уговорил Иоанн Васильевич. И стал домовой Феофан заправлять службой тайного сыска, только не внутри государства, а снаружи — за пределами Московии. И тех, кто ради добра страны, готов был жизнью рискнуть, по царской указке, тайный дьяк тоже подбирал в основном среди оборотней. Тех, кому двойственная сущность не позволяла уживаться с соседями, и не давала долго на одном подворье засиживаться. А государева служба позволяла неприкаянным бедолагам и документы нужные справить, и с места на место перебираться, не вызывая подозрений и лишних вопросов. Особенно у церковников. Пока еще не возомнивших себя высшей властью и покорных воле помазанника Божьего.