Книга Невеста в алом - Лиз Карлайл

Словно инстинктивно поняв это, он протянул руку, схватил свою рубашку и накинул ее на Анаис.

— Вот, — сказал он. — Осмелюсь сказать, это самое большое безумие. Внизу у нас две прекрасные и удобные постели, а теперь из-за меня ты можешь простудиться.

Но она все еще обдумывала те слова, которые он произнес до этого.

— Джефф, — тихо сказала она, вглядываясь в его лицо. — Ты не можешь… нас видеть? Разве ты не предсказал бы это, я имею в виду, если бы захотел?

Он наклонил голову и взглянул на нее.

— Я же говорил тебе, что у меня все по-другому.

— То есть как?

Он притянул ее к себе и положил подбородок поверх ее головы.

— Ватейи не может видеть свое будущее, — тихо сказал он, — и редко видит будущее себе подобных. Когда я нахожусь рядом с человеком и открываю себя, я чувствую его эмоции, особенно если они сильные. Такие, как страх или злость… или ложь.

— Да, — пробормотала она, — я это заметила.

— Но без моей воли я ничего не вижу, — продолжал он. — Если только не болен или не нахожусь в каком-нибудь ослабленном состоянии. Когда я был ребенком, в моей голове часто возникали странные видения. Их могли вызвать прикосновения или просто сильный зрительный контакт. В этом смысле я был похож на Рутвейна.

— А потом ты научился возводить занавес, — подсказала она.

— Да, и теперь все наоборот, — сказал он. — Теперь я почти всегда должен попытаться увидеть, а я редко этого хочу.

— А близость не… открывает подобную связь? — спросила она.

На мгновение он задумался.

— Возможно, но такого никогда не было, — ответил он. — И, полагаю, это зависит оттого, что понимать под близостью. Да, я делил постель с женщинами, но не могу сказать, был ли я по-настоящему близок хоть с одной из них.

— Итак, для тебя это… лишь секс, — заметила она и отвела взгляд.

— Нет! — Он почти грубо схватил ее за подбородок и повернул ее голову к себе. — Нет. Анаис, я говорю о других женщинах. Кроме того, для тебя и для меня это никогда не будет просто сексом.

— Почему?

— Я знаю, — повторил он. — Кроме того, ты — ватейи, Анаис. Как и Джованни Витторио, ты являешься потомком великих кельтских пророков или, возможно, тех людей, от которых они произошли. А ватейи не могут читать друг друга. Не глубоко. Не так, как ты представляешь. Вот так это всегда бывает. Как говорит Рутвейн, одна из небольших милостей Божьей.

Анаис покачала головой.

— Но как кельты могли оказаться в Тоскане?

Джефф пожал плечами.

— Ты читала Тацита?

Она бросила на него испепеляющий взгляд.

— Меня готовил Витторио, — сказала она. — Я была прилежной ученицей.

Он улыбнулся и провел рукой по ее волосам.

— Я уверен, что он рассказывал тебе, что в провинциях к северу от Рима было очень сильное кельтское влияние, — сказал он. — Некоторые полагают, что Тацит сам был кельтом.

— Да, я это помню.

— Более того, и это гораздо важнее, его письма наводят на мысль, что кельтские жрецы — все они, особенно ватейи и друиды, — привлекли внимание римлян. Иногда их захватывали в плен и увозили, и в конце концов римляне даже породнились с кельтскими племенами.

Она покачала головой.

— Полагаю, все это правда, Джефф, но я не такая, как ты, — тихо сказала она. — И не такая, как Рутвейн.

— Почти все мы не похожи друг на друга, — ответил он. — И возблагодарим Бога за это. Но Дар — это своеобразная вещь, Анаис. И ты это, конечно, знаешь. Некоторые видят то, что грядет, у других лишь сильная интуиция. Есть те, что гадают на кофейной или чайной гуще, и, разумеется, многие из них шарлатаны. Но некоторые — которым не повезло, как Рутвейну, — могут взять тебя за руку, заглянуть в глаза и рассказать, как и когда ты умрешь.

Анаис вздрогнула в его объятиях.

— Я не подпадаю ни под одну из этих категорий.

— Нет, твой Дар более тонкий, — произнес он. — Витторио открыл его и оттачивал, потому что он знал, как это сделать.

Она склонила голову и промолчала.

— У тебя есть шестое чувство, Анаис, — сказал он, касаясь губами ее волос. — Мария Витторио сравнивала тебя с кошкой в темноте. И возможно, ты не сумеешь нанести удар в сердце с завязанными глазами, как Витторио, но думаю ты можешь почувствовать присутствие человека, если, конечно, не поглощена чем-то полностью. Фехтованием, например. Или занятием любовью. — Он сделал паузу и взял ее лицо в руки. — И потом еще есть Таро.

Она вздернула подбородок.

— А что насчет Таро?

Он коснулся губами ее щеки.

— Твоя прабабка была профессиональной прорицательницей, не так ли? — нарочито небрежно пробормотал он. — И честно говоря, я как-то видел карту Таро, прислоненную к лампе на ночном столике. И предположил, что именно они лежат в той старой черной шкатулке, которую ты возишь с собой.

Анаис не ответила. У нее не было желания задуматься о старых предсказаниях прабабушки, особенно об одном из них. Только не сейчас, когда она вся буквально светилась от любви Джеффа. Вместо этого она перевернулась на бок и спрятала лицо у него на груди. От него веяло мужским потом и чем-то еще, что ощущалось — по крайней мере, на данный момент — как утешение.

Долгое время она просто лежала, накрытая его рубашкой, чувствуя себя защищенной в его объятиях и размышляя об одной вещи — ну, хорошо, о двух, — о которых она пыталась никогда не думать.

Анаис всегда была готова делать то, о чем ее просили. Она была готова упорно трудиться, чтобы стать Хранителем, потому что так пожелала ее прабабка. Для своих родителей она была послушной дочерью — ну, большую часть времени — и преданной сестрой Нейту, Арману и детям. Она также была хорошей кузиной, ухаживала за Джованни, сидела у его постели, кормила бульоном с ложечки и держала его за руку до тех пор пока болезнь не освободила его душу, отделив ее от тела.

Она даже была послушной девушкой, когда Джованни и Мария, усадив ее между собой, объяснили ей сквозь свои и ее слезы, что она должна забыть свои мечты о Рафаэле, потому что у него есть жена и ребенок и что он скорее всего беззастенчивый лжец и негодяй, но от него зависит жизнь его семьи.

Так что да, она была хорошей девушкой. Она сумела прогнать свои глупые мечты.

Но она не хотела быть — ей была невыносима сама мысль об этом — предсказательницей будущего.

И сейчас, задумавшись об этом, она поняла, что ей осточертело оставаться хорошей девочкой. Она предпочла бы быть плохой девочкой — и дальше позволять грешному лорду Бессетту раздевать ее донага и творить с ней самые грешные из всех грешных деяний. Потому что за один час, проведенный в его объятиях, представление о себе, как о хорошей девочке, утратило свое очарование.