Книга Проклятый дар - Татьяна Корсакова

– А мотыльки? – вдруг спросила Алена и потянулась за сигаретами.

– А мотыльки – это материальное воплощение неупокоенных душ, – вспомнил Матвей лекцию Ставра. – Тут кладбище прямо за забором. И психушка построена тоже на месте старого кладбища.

– Поэтому их так много? – Она прикурила, не дожидаясь, пока Матвей проявит галантность.

– Думаю, да.

– Значит, никакого сумасшествия? – В ее синих глазах отразился огонек от зажженной сигареты, и всего на мгновение они вспыхнули инфернальным красным светом. Матвей даже поежился, но быстро взял себя в руки. Не хватало еще пугаться всяких оптических феноменов.

– А у тебя в родне точно никто колдовством не промышлял? Ну или там целительством? Ты же из таких глухих мест родом. Болота, топи… Там, наверное, всякое бывает?

– Ничего там не бывает! – отрезала Алена.

– А туманы? – не сдавался Матвей. – Туманы там точно необычные.

– И туманы обычные! – Она протестующе замотала головой. – Все там нормальное! И потом, я там почти не жила. Моего деда в сорок четвертом фашисты расстреляли, а бабушку Ганну в сорок шестом репрессировали. Я вообще в Сибири родилась, а в Беларусь мы переехали, когда мне было уже десять лет. Бабушка очень хотела на родину вернуться, повидаться со своим братом. Дед Тарас – он не родной мой дед, он бабушкин брат… – Алена вдруг замолчала. Позабытая сигарета просыпалась пеплом на обеденный стол.

– Что? – не выдержал долгого молчания Матвей.

– Бабушка тоже про туманы говорила. Про туманы и про Морочь.

– Морочь?! Это что еще такое?

– Я не знаю. Местные так топь называют. Но бабушка к ней относилась как к чему-то живому. Говорила, что Морочь ей всю жизнь изломала, про грех какой-то говорила, про искупление. За меня очень боялась, умоляла к Гадючьему болоту даже близко не подходить, особенно в туман. Она старенькая уже была, заговаривалась сильно, никто на ее слова особенного внимания не обращал.

Значит, не соврал Ставр, что-то там нечисто на болоте. И бабка эта Аленина, которая в грехах кается… Какие в те времена могли быть грехи? Мужа сочли врагом народа? Так в каждой второй семье такое горе было. И почему к болоту нельзя подходить? Эх, видать, неспроста у Алены крыша поехала. Морочь заморочила…

– Я тебе еще кое-что очень важное не рассказал, – решился Матвей. – Давай собирайся. Весточку с того света передадим, и в путь. В дороге поговорим. Буду тебя сказками развлекать, чтобы не уснула.

– Страшными сказками? – спросила она с невеселой улыбкой.

– Боюсь, что да, – сказал он очень серьезно, а потом после небольшой паузы спросил: – Алена, тебе имя Ставр знакомо?

Он смотрел очень внимательно, если бы она решила соврать, он бы заметил это непременно. Но в синих глазах не было ничего, кроме удивления.

– Значит, незнакомо, – вздохнул он. – Ну ничего, скоро познакомитесь…

Ася. 1944 год

Апрель пах березовым соком, расцвечивал Сивый лес первоцветом, звенел птичьими голосами. Идти было тяжело: мешал живот, разламывалась от боли поясница, но Ася терпела, медленно брела к краю Гадючьего болота. Наверное, скоро болото будут называть по-другому, потому что нет на нем больше гадюк, ушли вслед за бабкой Шептухой. Зато появились вороны, верные Асины спутники, ее глаза и уши. Теперь она каждый день выходила к меже между болотом и Сивым лесом, терпеливо и отчаянно ждала своего часа, караулила.

Ганну Ася заметила первой. За то время, что они не виделись, жена Захара постарела, посуровела, ее широкое некрасивое лицо прочертили морщины, в волосах появилась седина, а глаза сделались пустыми, точно неживыми. А может, и не изменилась она вовсе, может, это из-за того, что Ася все теперь видела иначе? Ася, наверное, так бы и не решилась ее окликнуть, так бы и ушла ни с чем, если бы не ворон.

Ганна обернулась на грозный птичий клекот, испуганно ахнула, прижала натруженные руки к груди.

– Ася?.. – Она притулилась к березе, точно опасаясь упасть. – Ты?!

– Не бойся. – Ася сделала осторожный шаг, ворон коротко каркнул и взмыл в небо. – Не уходи, поговорить нужно.

– Живая? – Ганна дышала часто и сипло, как загнанная лошадь. – Слава тебе, Господи, живая! – И тут же, не позволяя Асе опомниться, она рухнула на колени, прямо в холодную болотную жижу. – Виноватая я перед тобой, Аська. Камнем на душе этот грех ношу. Прости!

– Виновата? – Ася сделала еще один, самый последний шаг и замерла: дальше нельзя, дальше кончаются владения Морочи и ее собственные силы. Нельзя ей теперь из болота.

– Захара моего расстреляли. Знаешь? – Ганна всхлипнула, закрыла лицо руками. – Ночью забрали, ироды фашистские, и у сельсовета… расстреляли. А люди говорят – собаке собачья смерть! – Она вскинулась, погрозила кому-то невидимому кулаком. – Забыли! Как Любки Зосимовой девкам возраст уменьшил, чтоб их в Германию не угнали, как Шукайлихи внуку лекарства в городе доставал, как перед лиходеем Фишером на пузе ползал, чтобы деда Гайдука за ворованный овес не повесили. Как бегали каждый день со слезами и просьбами, а он всем помочь старался, никому не отказывал, забыли… Лучше бы меня. – Ганна убрала руки от лица, снизу вверх посмотрела на онемевшую Асю. – На мне грехов больше, чем на Захаре. Перед тобой грешна. Это ж я тогда на тебя донесла, не Захар! Думала, не станет тебя, и заживем мы как раньше, он меня снова любить будет. А он как узнал… он так на меня посмотрел. Пусть бы побил, пусть бы до смерти забил, я ж заслужила, а он не сказал ничего, только посмотрел так, что я после того жить не могу. И ты… говорили, ты на болоте сгинула.

– Не сгинула. – Ася заправила выбившиеся из-под платка отросшие уже волосы. – Живая я… наверное.

– Вижу, что не сгинула. Стало быть, одним грехом меньше. – Ганна тяжело встала с колен, сделала шаг навстречу, спросила дрогнувшим голосом: – Ребеночка ждешь?

– Жду. – Ася положила ладонь на живот.

– Девочка будет, по животу вижу. Счастливая ты.

Счастливая? Разве можно быть счастливой, зная, какая тварь зарится на твою кровиночку, зная, что вместе им не быть никогда?..

– А меня Бог за мои грехи наказал – нет у меня ребеночка.

Решение пришло нежданно-негаданно, Ганна теперь другая, перекроила ее жизнь, наказала, глаза открыла. Асе закрыла, а Ганне открыла.

– Возьмешь ее к себе, как родится? – Ася погладила себя по животу.

– Себе?! А сама что? Как можно?..

– Нельзя ей со мной. На болоте нельзя, понимаешь? Страшное тут место, гиблое.

– А со мной, думаешь, лучше будет? – Ганна не сводила взгляда с Асиного живота. – Думаешь, больше не предам?

– Знаю и вижу. – Ася провела пальцами по своим незрячим глазам. – Я многое сейчас вижу из того, что раньше не могла.