Книга Возрождение - Уильям Джеймс Дюрант

ГЛАВА V. Савонарола и республика 1492–1534

I. ПРОРОК

Преимущество наследственного правления — преемственность; его заклятый враг — посредственность. Пьеро ди Лоренцо без проблем унаследовал власть своего отца, но его характер и неверные суждения лишили его популярности, на которой основывалось правление Медичи. Он был наделен буйным нравом, средним умом, колеблющейся волей и восхитительными намерениями. Он продолжил щедрость Лоренцо по отношению к художникам и литераторам, но с меньшей разборчивостью и тактом. Он был физически силен, преуспел в спорте и чаще и чаще принимал участие в атлетических состязаниях, чем Флоренция считала нужным для главы вымирающего государства. Среди его несчастий было то, что предприятия и экстравагантность Лоренцо истощили городскую казну; что конкуренция британского текстиля вызвала экономическую депрессию во Флоренции; что жена Пьеро Орсини задрала свой римский нос на флорентийцев как на нацию лавочников; что боковая ветвь семьи Медичи, происходящая от брата Козимо, Лоренцо «Старшего», начала теперь бросать вызов потомкам Козимо и возглавила партию оппозиции во имя свободы. Венцом несчастья Пьеро стало то, что он был современником Карла VIII Французского, вторгшегося в Италию, и Савонаролы, который предлагал заменить Медичи Христом. Пьеро не был создан для того, чтобы выдерживать такие нагрузки.

Семья Савонарола приехала из Падуи в Феррару около 1440 года, когда Микеле Савонарола был приглашен Никколо III д'Эсте стать его придворным врачом. Микеле был человеком набожным, редким для медиков; он был склонен упрекать феррарцев в том, что они предпочитают романтику религии.1 Его сын Никколо был посредственным врачом, но жена Никколо Елена Бонакосси была женщиной с сильным характером и высокими идеалами. Джироламо был третьим из их семи детей. В свое время его отдали учиться медицине, но Фома Аквинский показался ему более увлекательным, чем анатомия, а уединение с книгами — более приятным, чем юношеский спорт. В Болонском университете он с ужасом обнаружил, что ни один студент не был настолько беден, чтобы вызывать почтение у добродетели. «Чтобы считаться здесь мужчиной, — писал он, — вы должны осквернять свои уста самыми грязными, жестокими и потрясающими богохульствами….. Если ты изучаешь философию и добрые искусства, тебя считают мечтателем; если ты живешь целомудренно и скромно — глупцом; если ты благочестив — лицемером; если ты веришь в Бога — имбецилом».2 Он покинул университет и вернулся к матери и одиночеству. Он стал замкнутым, его мучили мысли об аде и греховности людей; самым ранним известным его сочинением была поэма, обличающая пороки Италии, включая римских пап, и обещающая исправить свою страну и Церковь. Он проводил долгие часы в молитвах и постился так усердно, что его родители оплакивали его истощение. В 1474 году постные проповеди фра Микеле побудили его к еще более суровому благочестию, и он радовался, видя, как многие феррарезе приносят маски, накладные волосы, игральные карты, непристойные картинки и другие мирские вещи, чтобы бросить их на горящий костер на рынке. Через год, в возрасте двадцати трех лет, он тайно бежал из дома и поступил в доминиканский монастырь в Болонье.

Он написал родителям нежное письмо, в котором просил прощения за то, что разочаровал их ожидания, связанные с его продвижением в мире. Когда они умоляли его вернуться, он гневно отвечал: «Вы слепые! Почему вы все еще плачете и сетуете? Вы мешаете мне, хотя должны радоваться….. Что я могу сказать, если вы еще скорбите, кроме того, что вы — мои заклятые враги и противники Добродетели? Если так, то я говорю вам: «Отойдите от меня, все, кто творит зло!»3» Шесть лет он пробыл в болонском монастыре. Он с гордостью просил дать ему самые скромные поручения, но тут обнаружился его ораторский талант, и он стал проповедовать. В 1481 году его перевели в Сан-Марко во Флоренции и поручили проповедовать в церкви Сан-Лоренцо. Его проповеди оказались непопулярными; они были слишком теологическими и дидактическими для города, знавшего красноречие и блеск гуманистов; его прихожане уменьшались с каждой неделей. Настоятель поручил ему обучать послушников.

Вероятно, именно в последующие пять лет сформировался его окончательный характер. По мере того как возрастала интенсивность его чувств и целей, они проступали на его чертах: нахмуренный лоб, толстые губы, сжатые в решимости, огромный нос, выгнутый так, словно он должен был охватить весь мир, лик, мрачный и суровый, выражающий безграничную способность любить и ненавидеть; маленькая рама, измученная и преследуемая видениями, несостоявшимися стремлениями и интровертными бурями. «Я все еще плоть, как вы, — писал он своим родителям, — и чувства непокорны разуму, так что я должен жестоко бороться, чтобы Демон не вскочил мне на спину».4 Он постился и порол себя, чтобы укротить то, что казалось ему врожденной испорченностью человеческой природы. Если побуждения плоти и гордыни он олицетворял как сатанинские голоса, то с такой же готовностью он мог олицетворять и наставления своего лучшего «я». Уединившись в своей келье, он прославлял свое одиночество, представляя себя полем битвы духов, витающих над ним во зло или во благо. Наконец ему показалось, что с ним говорят ангелы, архангелы; он принял их слова за божественные откровения и вдруг заговорил с миром как пророк, избранный посланником Бога. Он с жадностью впитывал апокалиптические видения, приписываемые апостолу Иоанну, и унаследовал эсхаталогию мистика Иоахима Флорского. Подобно Иоахиму, он объявил, что наступило царствование антихриста, что сатана захватил мир, что скоро появится Христос, чтобы начать свое земное правление, и что божественное возмездие охватит тиранов, прелюбодеев и атеистов, которые, казалось, господствовали в Италии.

Когда настоятель отправил его проповедовать в Ломбардию (1486), Савонарола отказался от своего юношеского педагогического стиля и перевел свои проповеди в форму обличений безнравственности, пророчеств гибели и призывов к покаянию. Тысячи людей, которые не могли уследить за его прежними аргументами, с благоговением внимали вновь зазвучавшему красноречию человека, который, казалось, говорил с авторитетом. Пико делла Мирандола услышал об успехе монаха; он попросил Лоренцо предложить настоятелю вернуть Савонаролу во Флоренцию. Савонарола вернулся (1489); два года спустя он был избран настоятелем Сан-Марко, и Лоренцо нашел в нем врага более ярого и сильного, чем все, кто когда-либо пересекал его путь.

Флоренс с удивлением обнаружила, что смуглый проповедник, который десять лет назад охлаждал их доводами, теперь может внушать им трепет апокалиптическими фантазиями, захватывать яркими