Книга Умирая за идеи. Об опасной жизни философов - Костика Брадатан

мы никогда не сможем сказать ничего существенного. Вместо этого я имею в виду сложный политический и культурный процесс, в результате которого мертвое тело становится «мученическим телом», а казненный преступник превращается в того, кто достоин восхищения и даже почитания других. Потому что умереть — значит сделать только половину работы. Превращение смерти в акт мученичества — это вторая половина, и порой наибольшая. Сразу после казни Сократа то, что побудило к размышлениям его близких сторонников в той тюремной камере, был не Сократ, представленный мертвым телом. Среди прочего потребовался уникальный литературный гений Платона, чувство вины афинян и столетия интеллектуального труда, чтобы превратить этот остывший труп в того Сократа, которого мы знаем сегодня. Точно так же, когда Священная инквизиция сожгла Джордано Бруно на костре, его смерть (несмотря на всю ее эффектность с точки зрения сегодняшнего дня) не была смертью мученика. Потребовался долгий процесс секуляризации, бурные публичные дебаты, а также восприимчивая аудитория, чтобы превратить жертву Бруно в «смерть мученика». Следовательно, для мученичества необходимо выстраивание соответствующего наследия[391]. Мученики становятся мучениками только тогда, когда их смерть совершается в присутствии (прямом или косвенном) восприимчивой аудитории, когда есть кто-то, кто готов рассказывать их историю, и есть люди, желающие ее выслушать.

Таким образом, «условия возникновения», стоящие за процессом появления мучеников, можно сгруппировать в три большие категории. Первая — исполнение мученичества. Это непосредственный акт, который приводит все в движение: исторические факты и события, которые могут быть превращены в историю мученичества и пробудить сознание людей. В результате обычное действие, часто насильственное и жестокое, в один прекрасный день превращается в «основополагающее» событие. Вторая категория — повествование. Мученичество не только поступок того, кто его совершает, но и результат работы тех, кто описывает смерть. Вы умрете впустую, если никто не расскажет вашу историю. Без Платона не было бы Сократа, без Евангелий не было бы Иисуса Христа. Третья категория — аудитория. Мученик всегда является мучеником для кого-то[392]. Акт мученичества, и как фактическое исполнение, и как повествование, требует публики. На первой стадии аудитория может быть активно вовлечена в исполнение акта мученичества, аплодируя палачу, бросая время от времени камни или проливая слезы сострадания. После этого публика вовлекается в выработку, распространение и потребление повествования о мученичестве. Месторасположением мученичества является коллективная память, и именно публика занята воспоминаниями. Иногда могут возникнуть сложности с отделением реального акта мученичества от его придуманной версии и того, в каком виде последующие поколения реконструируют поступок. Вот почему эти категории следует рассматривать как динамический континуум, а не последовательный пронумерованный список. То, что следует, в сущности, представляет собой одну историю, рассказанную с трех разных точек зрения.

ИСПОЛНЕНИЕ

На сцене

Подвергнуть себя добровольной смерти — только первый, хотя и важный шаг в становлении мученика. Публичность является отличительной чертой поступка мученика. Мученичество не может происходить тайно, нельзя требовать «частного просмотра» данного вида действия[393]. Выбор в пользу смерти, этот внушающий страх акт добровольного ухода из жизни, не будет мученичеством, если он не совершен на глазах зрителей. Ведь мученики должны получить отметку не только насильственной смерти, но и общественного просмотра, порой не менее насильственного, который непосредственно сопровождает их конец. В случае закрытой казни люди участвуют в ней опосредованно, через «внутреннюю информацию», доступную для публичного потребления. Она воссоздает событие. Ее публичная версия вскоре обретает самостоятельную жизнь, и в конце концов пользователи данной версии могут поклясться, что были свидетелями этой казни.

Мученикам не трудно обеспечить наличие общественного просмотра. Как правило, их преследователи, представляют ли они институциональную структуру или толпу, требующую «Божьей» или «народной справедливости», стремятся обеспечить широкую огласку событию и участие в нем как можно большей аудитории. Цель преследователей состоит не только в том, чтобы подавить фактического преступника. С помощью соответствующего проявления жестокости они хотят также удержать любых потенциальных преступников. Поэтому во всех случаях гласность имеет важное значение. Пытаясь переубедить возможных преступников, они, однако, способствуют превращению фактических в гораздо более значимые фигуры мучеников.

Таким образом, палачи невольно предлагают будущим мученикам то, в чем те больше всего нуждаются, — сцену. И осужденные получают общественное внимание и возможность свершить свою смерть перед восхищенной аудиторией, которая гарантирует им место в коллективной памяти. Смерть видоизменяется теми, кто наблюдает за ее развитием; при этом нечто новое появляется на свет. Коллективный просмотр оказывается настоящим благословением для новорожденного: мученик никогда не смог бы прорваться в этот мир без его враждебности. Благодаря этому смерть преступника перестает быть простым биологическим явлением, событием в истории отдельного тела, и начинает восприниматься как нечто, имеющее особую культурную, политическую и социальную значимость.

Можно сказать, что общественный просмотр побуждает мученика участвовать в представлении[394], стимулирует его и заставляет действовать. Безусловно, абсолютно публичный характер поступка мученика поднимает вопрос о действе. Учитывая интенсивность общественного просмотра, сосредоточенного на нем, мученик чувствует себя обязанным как-то реагировать. Он оказывается втянутым в игру между жизнью и смертью, из которой должен найти выход через действие. Он может заявить: «Хотите получить мое мертвое тело? Хорошо, вы его получите. Я даже дам вам больше. Я покажу вам представление, исполненное телом мученика».

Поведение Сократа на суде и непосредственно перед казнью[395] — прекрасный тому пример. В предыдущей главе я рассматривал его выступление перед афинским судом, его игру с аудиторией, беспощадную иронию, которую он изливал на присяжных, его «риторику самоубийцы». Тем не менее в определенном смысле вся жизнь Сократа была жизнью актера, о чем упоминается в трудах его учеников. Сократ, с которым мы встречаемся в диалогах Платона, представляет собой не одного человека, а множество людей, непрерывную последовательность масок. Актерство лежит в основе его философии, поскольку метод Сократа, представляющий собой симуляцию невежества для запуска процесса вспоможения, опирается на систематическое притворство, ролевые игры, ношение масок, вовлеченность, драматическую экспозицию и эмоциональное манипулирование. Поскольку актерство было второй натурой Сократа, лучше всего его метод назвать «маскарадом»[396].

И вот он, актер не по своей воле, теперь должен сыграть свою собственную смерть, как будто это происходит на сцене. Но Сократ не был бы Сократом, не продолжай он лицедействовать даже в момент собственной смерти[397]. Несмотря на то что всю свою жизнь он занимался публичными выступлениями, только суд и казнь дали ему возможность устроить грандиозное шоу. Это позволило Сократу сыграть со своими согражданами-афинянами один из величайших трюков: все то время в суде, пока они думали, что главенствуют и судят они, на самом деле именно он играл ими