Книга Другие Звезды - Артём Сергеев

я не увидел. Вот что вас сподвигло на эти действия? При чём здесь истец?

— Наверное, — начал я, усаживаясь на место и собираясь с мыслями, — истец здесь при чём только потому, что набил себе эту татуировку. А она олицетворяет для меня всё самое плохое.

— Подтверждается, — Рыбаков сунул под нос судье свой карманный киноэкран, — вот результаты следственного эксперимента. Явно выраженная негативная реакция.

— Очень любопытно, — всерьёз заинтересовался этим судья, — тем более, как раз в этом я и специалист, а то пришлось бы привлекать кого-нибудь, вот как нам всем повезло. Ну-ка, ну-ка, посмотрим.

И он углубился в мои с Олегом результаты, что-то там смотрел и даже бросил несколько удивлённых взглядов на Анастасию, но та сидела холоднее льда, ни на что не обращая внимания.

— Понятно, — наконец вернул он своему заседателю карманный киноэкран, — но для полного понимания было бы неплохо узнать все причины. Ну, Третий Рейх, так ведь это когда было. Нехорошо, конечно, но не порнография же и не человеконенавистнические лозунги, в самом-то деле, да и самой свастики нет, орёл и орёл. Готовы снять блокировку своим подопечным? Мне всё же хотелось бы внести в дело предельную ясность.

С этими словами он посмотрел на Анастасию с профессором, а я, увидев, что они переглянулись в сомнениях, выскочил вперёд.

— Отказываюсь, — судья удивлённо покосился на меня, но подставлять своих спасителей было нельзя от слова совсем, лучше уж отсидеть сколько отмерят, чем такое, да и вряд ли здешние лагеря хуже Колымских, — и протестую. Резко возражаю против снятия блокировки вопреки моей воле, считаю это насилием над личностью, прошу учесть в протоколе.

— Вот как? — удивился Борис Геннадьевич.

— Да, — кивнул я, кивнул Олег, и судья задумался.

— Хорошо, — наконец отмер он и повернулся к истцу с адвокатом, — а что для вас этот знак? Что вы хотели показать им остальным, на какую реакцию рассчитывали? И давайте без представителя, давайте своими словами, мне нужно именно ваше мнение.

— Это имеет отношение к делу? — адвокат не стал подниматься с места, сидели мы просто по-домашнему как-то, — или это запрещено?

— Скорее всего, имеет, — снова задумался судья, — пусть ваш подопечный расскажет, что от этой татуировкой хочет всем нам сказать, потом я спрошу у ответчиков, как они к этому относятся, появится больше ясности. Прошу вас просветить всех нас.

— Эта татуировка, — поднялся на ноги бритоголовый, — знак гордости для меня. Гордости за своих предков, за моё происхождение. Я считаю, что гибель Германии — самая большая катастрофа, приключившаяся с человечеством.

— Наверное, гибель всей Земли, — выждав немного, влез в разговор профессор Иванов, — Германия, Япония, Франция, Бразилия, все остальные.

Но бритоголовый не удостоил его ответом, а может, просто побоялся чего-нибудь ляпнуть не того, поэтому просто молча сел на своё место.

— Понятно, — почесал затылок судья, — а что вы на это скажете?

Он посмотрел на меня, пришлось встать, но никто уже против этого не протестовал.

— Гордиться можно делами своих предков, — пожал я плечами, — а в то время, когда они носили этот знак, с добрыми делами у них было не очень. Поэтому я и воспринял это столь негативно. Да и гордость это один из семи смертных грехов, как по мне.

— Понятно, — вновь протянул судья и перевёл взгляд на Олега, — ваше мнение?

— Поддерживаю товарища, — он тоже встал с места, — а кто гордится своим происхождением, тот пусть сегодня же поцелует папкины ядра и мамкину норку. Ну, по-настоящему чтобы, а то профанация какая-то получается, не гордость, а чёрт-те что.

Бритоголовый дёрнулся в злобе, но собакоголовому хватило взгляда, чтобы его успокоить. Зато подскочил адвокат, начал верещать, мол, оскорбления продолжаются, его выслушали, потом все начали спорить, допустимы ли такие татуировки и такие высказывания, потом бритоголовый жаловался, как его оскорбили в той забегаловке при всех друзьях, и как он от теперь этого страдает, потом было ещё что-то, молчали только я и Анастасия.

Олег, кстати, разошёлся, ему даже два замечания сделали, за неуместную иронию, но тому было уже всё равно. Судья, профессор и мой стрелок закусились языками, они обсуждали сначала наше дело со всех сторон, потом перешли к каким-то частностям, Олег был на волне, чувствовалось университетское образование, научился же языком молоть, а вот у адвоката влезть в их беседу не очень-то и получалось.

Нет, судья его выслушивал, конечно, потом давал короткий ответ и поворачивался к этим двоим, их компании сейчас до полной доброжелательности только поллитра на столе не хватало. Ну, и нас ещё всех убрать, чтобы не мешали, тем более что Анастасия на роль женского общества как-то не очень подходила.

Я сначала следил за их спором, но философию и диалектикой с училища не любил, поэтому отвлёкся на свои мысли и очнулся только тогда, когда судья вновь стукнул по столу молотком.

— Суду всё ясно! — громогласно заявил он, — суд удаляется на совещание!

Я встал с места, Олег тоже, остальные посмотрели на нас, но остались сидеть. Со своими порядками в чужой монастырь не лезут, вот и чёрт с ними со всеми.

— Хреново дело, — негромким голосом в полной тишине сказал мне Олег, — для тебя. Посмотрим, в общем, но ничего хорошего.

— Ну не десятку же отмерят, — так же тихо ему ответил я, но все в этой комнате услышали мои слова, — на условное разве не получится соскочить?

— Нет здесь условного, — вздохнул Олег, — ты что, спал опять, что ли? Срежут индекс общественной полезности, мне-то ладно, а вот у тебя он нулевой, ты вообще здесь на птичьих правах, оказывается.

— И что? — я не понимал, что это за наказание такое.

— По закону находиться в центральных мирах гражданам с отрицательным значением индекса запрещено, — гадливо улыбаясь, просветил меня адвокат бритоголового, — поедете, молодой человек, или по месту рождения, или в миры с тяжелыми условиями, будете там общественно-полезным трудом реабилитацию себе зарабатывать. Рано вас ещё к нормальным людям пускать.

— Вот что за скотская манера лезть в чужой разговор, — поморщился я и, увидев, что он хочет что-то возмущённо сказать, добавил злобно, уставившись на него пристальным взглядом, — лучше помолчи, грусть, мне терять уже нечего. Ферштеен?

Роботы сзади