Книга Житейские воззрения кота Мурра - Эрнст Теодор Амадей Гофман

будто я нахожусь на изолирующем стуле электрической машины. В то же самое мгновение я услышал голос Невидимой девушки, она лепетала по-итальянски: «Пощадите меня только нынче, отец! Не бейте меня так ужасно, ведь вы же, наконец, все-таки умерли». Я быстро распахнул двери комнаты, так что в нее ворвался яркий свет, но ни одной живой души так и не смог увидать. «Это хорошо, – прозвучал голос, – это хорошо, отец, что вы прислали господина Лискова, но он больше не позволит, чтобы вы меня бичевали, он сломает магнит, и вы не сможете больше выйти из могилы, в которую он вас положит. Вы можете упираться и противиться сколько угодно, ведь вы теперь всего лишь мертвец и не принадлежите больше к царству живых». Вы можете, конечно, понять, Крейслер, что я задрожал от глубочайшего страха, ведь я никого не видел, а голос звучал, так сказать, у самых моих ушей. «О дьявол, – заговорил я громко, чтобы вернуть себе мужество, – если бы я только увидел где-нибудь хоть самую никчемную бутылочку или фляжку какую, я немедленно разбил бы ее на мелкие кусочки, и diable boiteux[55], освобожденный из темницы своей, предстал бы предо мной наяву, но так…» Тут мне внезапно почудилось, будто тихие вздохи, которые витали по кабинету, исходят из-за выгородки, которая стояла в углу и казалась мне слишком маленькой, чтобы скрывать в себе человеческое существо. Итак, я прыгаю туда, сдвигаю задвижку – и что же: свернувшись, как змейка, лежит там девушка, смотрит на меня большими, удивительно прекрасными глазами, наконец протягивает ко мне руку, когда я восклицаю: «Выходи-ка, овечка моя, вылезай, моя маленькая невидимочка!» – и я хватаю наконец ее за руку, которую она держит протянутой ко мне, и электрический удар пронизывает все мое тело.

– Постой! – воскликнул Крейслер. – Постой, маэстро Абрагам, что это такое, ведь когда я впервые случайно притронулся к руке принцессы Гедвиги, со мной было точно так же, и я все еще, хотя и слабее, ощущаю то же действие, когда она мне весьма милостиво протягивает руку.

– Ха-ха, – подхватил маэстро Абрагам, – хо-хо, в конце концов, принцессочка наша является чем-то вроде Gymnotus electricus[56], или Raja torpedo[57], или Trichiurus indicus[58], такой в известной степени была моя сладостная Кьяра, или, пожалуй, может быть, она всего лишь – миленькая домашняя мышка, совсем как та, которая влепила здоровенную оплеуху милейшему синьору Котуньо, когда этот последний схватил ее за спину, дабы подвергнуть вскрытию, что вы, конечно, не могли иметь в виду в случае с принцессой! Но поговорим о принцессе в другой раз, а теперь вернемся к моей Невидимке! Когда я отпрянул, испуганный неожиданным ударом маленькой торпеды, девушка проговорила по-немецки удивительно прелестным голосом: «Ах, не поймите, пожалуйста, этого превратно, господин Лисков, но я не могу иначе, боль слишком велика». Перестав предаваться изумлению своему, я нежно схватил малютку за плечи, вытащил ее из ее отвратительной темницы и увидел изящного телосложения милую девушку – ростом с двенадцатилетнюю, но если судить по телесному развитию, то по крайней мере шестнадцатилетнюю, так она стояла передо мной. Загляните в эту книгу, здесь на картинке она похожа, и вы должны будете признать, что невозможно и представить себе более милое, более выразительное личико; не забывайте, однако, что чудесный, воспламеняющий душу огонь прекраснейших черных глаз невозможно передать ни в каком рисунке. Каждый, кто не привержен непременно к белоснежной коже и льняным волосам, должен был бы признать это личико совершенством красоты, хотя кожа моей Кьяры была несколько смугловата и волосы ее были черны, как смоль. Кьяра – вы ведь уже знаете, что так звали маленькую невидимочку, – Кьяра упала передо мной, вся печаль и мука, поток слез хлынул из ее очей, и она проговорила с неизъяснимым выражением: «Je suis sauvée!»[59] Я был весь охвачен чувством глубочайшего сострадания к ней, я не без основания предполагал, что здесь происходили ужасающие вещи! И вот внесли труп Северино – второй приступ удара убил его сразу же после того, как я его покинул. Как только Кьяра увидела труп, слезы ее высохли, она серьезно смотрела на мертвого Северино и удалилась лишь тогда, когда пришедшие стали ее с любопытством разглядывать и, посмеиваясь, высказывать мнение, что это, пожалуй, и есть та самая Невидимая девушка из кабинета. Я счел невозможным оставить девушку одну подле трупа, и добрые хозяева объявили, что готовы поселить ее у себя. Однако, когда я, после того как все удалились, вошел в кабинет, Кьяра сидела перед зеркалом в удивительнейшем состоянии. Взор ее был прикован к зеркалу, она, должно быть, ничего не замечала, подобно сомнамбуле. Она шептала невнятные слова, которые, впрочем, становились все четче и явственней, пока она, мешая немецкий, французский, итальянский, испанский, не заговорила о делах, которые, по-видимому, имели отношение к весьма отдаленным лицам. Я заметил, к своему немалому изумлению, что наступило именно то время дня, когда Северино обычно заставлял прорицать свою женщину-оракула. – Наконец Кьяра сомкнула веки и, казалось, впала в глубокий сон. Взяв бедное дитя на руки, я снес ее вниз, к хозяевам. На другое утро я нашел малютку веселой и спокойной, только теперь, по-видимому, она вполне постигла, что обрела свободу, и рассказала все, что мне хотелось узнать. Вас, конечно, не раздосадует, капельмейстер, хотя вы прежде были несколько помешаны на родовитости, что моя малютка Кьяра была не кем иным, как цыганочкой, которая с целой бандой своих немытых сородичей, охраняемая сыщиками, жарилась на солнцепеке, на рынке в каком-то большом городе, в тот самый миг, когда мимо проходил Северино. «Погадать тебе, мое золотце?» – крикнула ему она, тогда ей было восемь лет. Северино долго смотрел в глаза малютке и в самом деле протянул ей ладонь, чтобы она погадала ему по линиям руки, и выразил потом величайшее изумление. По-видимому, он нашел в девочке нечто совершенно необычайное, ибо он тотчас же обратился к лейтенанту полиции, который вел весь караван взятых под стражу бродяг, и заявил, что он дал бы значительную сумму, если бы ему было дозволено взять цыганочку с собой. Полицейский чин грубовато сказал, что здесь, дескать, не невольничий рынок, однако прибавил к этому, что так как малышку, собственно, нельзя еще считать настоящим человеком и что в тюрьме она будет всем только в тягость, то он отдаст ее в полное распоряжение господина, ежели господин пожелает внести в городскую кассу по вспомоществованию неимущим сумму в десять дукатов. Северино тотчас же извлек