Книга Будда - Александр Николаевич Сенкевич

увидел в долине Куллу, у горячих источников на окраине города Манали, где когда-то, согласно преданию, был ашрам (в Древней Индии обитель мудрецов и отшельников) святого риши Васиштхи — учителя бога Рамы. В нескольких километрах от этого места находится гималайская усадьба другого риши — нашего соотечественника Николая Константиновича Рериха (1874–1947).

Получается, что перевелись в наши дни настоящие аскеты — подвижники и народные заступники времен Будды Шакьямуни. Те самые «чудики», кто добровольно отрекался от телесной природы и уходил в самосозерцание на голодный желудок, как в России уходят в запой? Отвечу со всей откровенностью, усовестившись своей критики несчастного лицедея-наркомана, избравшего себе ашрам у горячих источников: «Ничего подобного! Остались еще в современной Индии настоящие мастера аскетического дела, не хуже прежних!»

Да и стоит ли осуждать нынешних сиддхи, кто, подвергнув себя суровым ограничениям, хочет получить пусть не славу, но хотя бы известность в родных местах. Ведь только в этом случае у них будут постоянная крыша над головой и щедрая милостыня.

Я вспоминаю незабываемую встречу в октябре 1989 года с мудрым индийским старцем в его ашраме на берегу озера Ренука в предгорье Гималаев. В то время в СССР шла приблизительно такая же, как во времена Будды, духовная перестройка. Попал я в это место не случайно, а был привезен моими друзьями, известным профессором Двивендром Каушиком и сотрудником Культурного центра при нашем посольстве Владимиром Акинфиевым для знакомства с известным в этих краях духовным учителем, ведшим уединенную жизнь аскета в окружении двух учеников.

Я знал, что отшельнический образ жизни замыкает человека на самого себя. Отстранившись от всего мирского, став самодостаточным и независимым от кого-либо, аскет настолько основательно преобразует свое тело и сознание, что его внешнее и внутреннее отличие от остальных людей становится очевидным. Духовно-экстатический «верх» одерживает победу над материально-телесным «низом».

Все это общеизвестные истины. Но есть что-то другое, непредвиденное и неожиданное, возникающее из, казалось бы, омертвелого тела и не реагирующего на внешние раздражители сознания. Это «что-то» — неуничтожимость красоты и тождественность сущего в Атмане и Брахмане, неожиданно проявляющиеся в том, что находится на грани между жизнью и смертью. Так уж устроена природа. Даже на гималайских каменистых высотах более пяти тысяч метров расцветают неповторимой красоты, высокие фиолетовые маки с широкими лепестками. И это при сильном ветре и низких температурах.

С того времени многие события стерлись из моей памяти, но ту встречу с индийским аскетом помню отчетливо, как будто она только что закончилась. Беседа с ним превзошла все мои ожидания! Поразителен был его взгляд. Совсем не пронзительный, не допрашивающий, не отрешенный, а живой и согревающий. Этот взгляд не уживался с его немощным телом. Стеснительность, которую я почувствовал, войдя в его жилище, исчезла. Состоявшаяся затем беседа с этим старым мудрым человеком, какому-нибудь моему коллеге из Института мировой литературы или из Института востоковедения показалась бы обыкновенной и даже банальной. Да и что нового в мыслях, что необходимо жить без подсказок и, исследуя жизнь вокруг, пытаться понять, как проживаешь ее ты и что находится внутри твоего сознания, твоей памяти? Сколько там накопилось барахла, не нужного никому — ни тебе самому, ни людям!

Этот незнакомый мне еще час назад человек вызвал во мне дух сомнения, придал смелости не бояться решительных перемен. На моей родине происходили невероятные события. Заканчивалась одна эпоха и наступала новая, как в Индии две с половиной тысячи лет тому назад.

Говорят, что истина рождается в спорах. Это глубокое заблуждение. Истина рождается в уединении, в тишине. Шум и мерзость обыденной жизни ее оглушают и пугают. Прозревать сокровенное, то есть истину — процесс интимный и захватывающий человека настолько сильно, что само время в его сознании замедляет свое неумолимое движение или вообще останавливается — переходит в вечность.

Нетрудно себе представить психологическое состояние бродячих философов времен Будды, которые получили возможность ни от кого не зависеть и заниматься исключительно любимым делом — непринужденно, долго и плодотворно размышлять о чем угодно.

Теперь оставалось дело за малым — возвращаться ли им в мир людей с проповедью собственной доктрины? Или продолжать пребывать в окружении немногих учеников, размышляя о доставшемся от предыдущей эпохи духовном наследстве? Большинство выбрало публичные диспуты. Так появилось новое умственное движение.

Чем шире и разнообразнее была аудитория, тем с большим энтузиазмом и темпераментом они выступали. Но начинали все-таки в узком кругу коллег, среди преподавателей и студентов жреческих школ, а уже затем с утвержденными в полемике идеями «шли в народ».

Сообщество брахманов, знатоков ведийского ритуала, превратилось в элитарную, закрытую для непосвященных корпорацию со своими сословными привилегиями, предрассудками и материальными интересами. Потому-то конфликт между ортодоксальными, умственно неповоротливыми, окостеневшими в упрямстве и гордыне брахманами и свободно мыслящими интеллектуалами того времени был неизбежен.

Существовали и более серьезные причины, приведшие к появлению радикальных религиозных движений. Потребовался новый нравственный кодекс, чтобы как-то ограничить насилие, применение которого становилось на севере Индии нормой жизни и грозило превратить плодородные и цветущие долины в безлюдную пустыню.

Была еще и другая, умозрительная причина. Разделение индусского общества на варны было тем пресловутым камнем преткновения, споткнувшись о который было трудно двигаться вперед к новым духовным горизонтам. Опора на Веды и брахманскую мудрость выглядела ненадежным подспорьем в объяснении смысла происходящих событий, связанных с возникновением больших государственных образований за счет захвата мелких княжеств и племенных республик.

Война, которой, казалось, не будет конца, наводила смертельный ужас на одних и вызывала натужный энтузиазм у других. Ведь жизнь каждого человека могла преждевременно и внезапно оборваться. Не забудем, что инстинкт страха — самый развитый из всех прочих человеческих инстинктов. Об этом можно прочитать в любом учебнике психологии.

Всеобъемлющий страх, как иерихонская труба, обрушивает мощные крепостные стены. Как свидетельствует история, в большинстве случаев не чужие, вражеские, а свои, родные.

Трудно себе представить, но дети брахманской и кшатрийской элиты оказались среди изгоев: разбойников, прокаженных, умирающих стариков, попрошаек, любителей острых ощущений. Таких людей в то время постоянных войн и распрей появилось тысячи и тысячи. Многотерпению они предпочли свободу воли, оседлости — жажду движения, бессознательным порывам — глубокую сосредоточенность на чем-то одном. Это были люди с новыми идеями, знавшие себе цену. Вот почему они отправились туда, куда глаза глядят, полагаясь на силу собственной воли и мощь своего разума и духа.

«Если общество, культура доросли до альтернатив и плюрализма мнений, — убежден Владимир Шохин, — то удержать этот процесс в рамках „контролируемой ситуации“ оказывается невозможным»[165].

Глава одиннадцатая. Глас народа — глас божий