Книга Хроники разведки. Мир между двумя войнами. 1920-1941 годы - Александр Юльевич Бондаренко

через два месяца.

Пока же, безусловно, «финляндский вопрос» выходил на первый план, а значит, следовало срочно усиливать аппарат «легальной» резидентуры в Хельсинки.

Но всё опять-таки произошло с точностью до наоборот: временный поверенный в делах СССР в Финляндии Ярцев — он же резидент «Кин», Борис Аркадьевич Рыбкин, — был отозван из Хельсинки буквально перед самой войной. Зачем и почему — этого никто не знает.

«Фитин»

<Насколько мы помним> в конце 1939 года Короткова на два месяца направляют в загранкомандировку в качестве «дипкурьера» центрального аппарата НКИД в Данию и Норвегию...

Чем занимался Коротков в названных странах, неизвестно. Часть документов не сохранилась, часть и по сей день не подлежит оглашению.

Но кое-какие выводы из самого факта поездки, для нас существенные, сделать всё же можно:

1. В эти самые месяцы как раз началась и развернулась злополучная советско-финляндская «Зимняя война». А эти государства — соседи Финляндии, близкие ей не только по географии, но и по «скандинавскому духу». Значит, командировка Короткова как-то связана с войной.

2. Всего через полгода и Дания, и Норвегия были оккупированы Германией и, возможно, кое-какая информация, пускай и смутная, об этих планах Гитлера просочилась наружу, что не могло не насторожить советскую разведку.

3. Задание, полученное Коротковым, можно с уверенностью утверждать, было важным. Иначе руководство наркомата не пошло бы на такой риск — посылать за кордон «неблагополучного» сотрудника, поскольку никого другого по причинам, много раз уже отмеченным, под рукой просто не имелось.

4. С заданием Коротков справился успешно. Иначе по возвращении он не был бы повышен в должности: стал заместителем начальника 1-го отделения 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР. Говоря современным языком, его полностью «реабилитировали», в итоге в его послужном списке отсутствует четырёхмесячный перерыв. Весь 1939 год Коротков проходит по анкетам как оперуполномоченный и старший оперуполномоченный названного отдела. Более того (и это весьма существенно), в конце 1939 года он был переведён из кандидатов в члены ВКП(б).

«Коротков»

Бориса Аркадьевича Рыбкина, резидента в Хельсинки, следовало срочно заменить — но кем?! Где найти человека на столь ответственную должность и в такое опасное время? Недаром Павел Михайлович (Фитин. — А. Б.) жаловался в своих воспоминаниях: «При подборе кандидатур на разведывательную работу за рубежом приходилось сталкиваться с большими трудностями из-за слабого знания иностранных языков многими товарищами, вновь пришедшими в разведку, и отсутствия у них опыта ведения разведки за кордоном».

По счастью, Берия не стал предлагать очередного своего Кобулова и, как можно понять, в безвыходной ситуации предоставил Фитину свободу выбора. Или, может, просто «перевёл» на него «стрелки», чтобы, если что пойдёт не так, было кому за то ответить. Вполне грамотное «аппаратное решение».

А ведь ситуация была чрезвычайная! Опытнейший «Кин» работал «под крышей» временного поверенного в делах, что позволяло ему выходить на высшее финское руководство, не прося кого-то из высокопоставленных «чистых» дипломатов о помощи и содействии. По протоколу, на смену одному уезжающему дипломату приезжает другой, того же ранга. Значит, новый «легальный» резидент должен был стать и главным представителем СССР на территории Финляндии. То есть это должен был быть человек с великолепной и всесторонней подготовкой.

И что было Павлу Михайловичу делать? У него что, был богатейший выбор посланников и временных поверенных с опытом практической работы? Откуда! Оставалось только одно — выбрать сотрудника, в котором он был совершенно уверен и который находится под рукой. Очевидно, что более всего он был уверен в своих однокашниках по Центральной школе. Конечно, это была авантюра — но что было делать?! Не вербовать же «чистого» мидовца, в конце концов!

Выбор начальника разведки пал на Елисея Синицына, имевшего за душой двухмесячную командировку в Польшу, а теперь разбиравшего документы польского Генштаба. Пригласив его к себе, Фитин ошарашил Синицына известием о том, что в начале ноября ему следует отправляться в Финляндию, да ещё и в качестве резидента, да ещё и «под крышей» временного поверенного в делах.

Елисей Тихонович пробормотал, что не знает финского языка, на что его друг отвечал жёстко: «Разведчика посылают туда, где, по мнению руководства, он больше всего нужен в настоящий момент!»

Что ж, Фитин вполне вошёл в свою роль — так ведь других вариантов у него не было... Так же как не было и других людей.

Но в выборе своём Павел Михайлович не ошибся — резидент Синицын (он проходил под псевдонимом «Елисеев») успешно выполнил все поставленные задачи. Правда, в конце командировки он чуть было не сломал себе шею на скользком «паркете». Дело было так...

25 ноября, то есть за пять дней до начала войны, резидент отправился в район посёлка Куоккала — до 1930 года там проживал в своей усадьбе «Пенаты» Илья Ефимович Репин, в честь которого посёлок потом, уже на советской территории, переименуют в Репино, — чтобы осмотреть дом художника. На самом-то деле, разумеется, он смотрел на то, как готовятся к войне финны, и подметил немало для себя интересного.

Особенно удивило Синицына вооружение финских солдат:

«Каждый из них вместо обычной винтовки со штыком имел в руках не то больших размеров пистолет со стволом длиной примерно 40—50 см, не то пулемёт. Ствол покрыт железным ячеистым кожухом, по всей видимости, для охлаждения его. С нижней стороны приклада к стволу вмонтирована круглая коробка, по диаметру и толщине похожая на два вместе сложенные чайные блюдца. Эта коробка могла вмещать до 30—40 патронов. Когда солдаты поднимались и бежали в наступление, они стреляли из своего оружия как бы с рук, без прицеливания. Скорострельность была, как из обычного пулемёта, но хлопки выстрелов были значительно слабее».

Читатель, безусловно, понимает, что речь идёт об автомате, который тогда не без основания, но громоздко именовали «пистолет-пулемёт». Конечно, данная тема находится в сфере интересов военной разведки, но, как оказалось, «соседи» этого нового оружия в руках финских солдат не разглядели.

Впрочем, можно ли было тогда называть пистолет-пулемёт новым оружием? Известно ведь, что первый в мире автомат под винтовочный патрон калибра 6,5 миллиметра создал русский оружейник Владимир Григорьевич Фёдоров ещё в 1916 году. Но потом, уже в советские времена, один из военных деятелей, проявив пресловутый «классовый подход», почему-то обозвал автомат «полицейским оружием», и поэтому основным оружием советской пехоты так и оставалась мосинская трёхлинейная винтовка образца 1891/1930 годов.

Однако не о том сейчас речь. Когда резидент возвратился в Хельсинки, секретарь посольства передал ему телеграмму наркома иностранных дел Молотова с требованием срочно прибыть в НКИД. Официально, как временный поверенный, Синицын был подчинён наркому иностранных дел, хотя, как сотрудник НКВД, он прежде всего подчинялся Берии. Будь он человеком по-настоящему военным, Елисей Тихонович твёрдо знал бы, как поступать. Но так как к военной дисциплине он приучен не был и никто его ранее не инструктировал, как поступать в подобной ситуации, Синицын, разумеется, поспешил исполнить распоряжение Вячеслава Михайловича, который к тому же, не будем этого забывать, являлся и председателем Совнаркома. То есть номинально — начальником и для наркома Берии.

27 ноября Синицын прибыл в Москву и прямиком направился в Наркоминдел, где без промедления был принят наркомом. Елисея Тихоновича поразило то, что особого интереса к его появлению Вячеслав Михайлович не проявил и что разговор носил какой-то формальный характер. Резидент доложил о политической ситуации в стране, о лихорадочной подготовке финнов к войне... О том, как он ездил на Карельский перешеек, Синицын решил умолчать — даже как-то неожиданно для себя. Наверное, смутило равнодушное отношение наркома к его докладу. Молотов вопросов не задавал, а когда резидент закончил свой достаточно лаконичный рассказ, то вышел из-за стола и сказал, прощаясь за руку: «Вы свободны и можете идти к товарищу Берия».

Это Елисей и сделал, потому как здание НКИД было фактически напротив здания НКВД.

«Через десять минут я был уже у Фитина и заметил, что он чем-то взволнован.

— Где ты ходишь и почему сразу не пришёл в наркомат? — зло спросил он.

Я начал объяснять,