Книга Контейнер «Россия» - Александр Клуге

чувствовали свою ответственность. Сначала мы пытались показывать кино в большом зале. Мы демонстрировали Войну и мир Бондарчука и всё, что оставалось в местных киностудиях от центральных прокатчиков, включая раритетные картины из Китая, Японии и Латинской Америки. Местную публику это не привлекало, хотя за вход мы просили всего 50 центов (в пересчете на европейскую валюту). Мы переместились в подсобные помещения Дворца культуры. Мы создали производственные площадки. В большом зале, под роскошными люстрами и яркими лампами, висевшими над нами, словно звездное небо, мы разбили пожарную палатку (первоначально власти хотели использовать ее как передвижной лазарет на 30 человек): в этом ограниченном пространстве нам удалось возобновить контакты с целевыми группами фестиваля в Азии, Африке и Латинской Америке. Мы всё еще были подключены к коммуникационной сети империи, продолжавшей работать по инерции (нам не нужно было платить за телефонные звонки и электричество). Наша идея заключалась в том, чтобы распределить весь отменный запас технического оборудования, хранившегося на Ташкентской киностудии и переданного нам вместе с Дворцом культуры, по всему миру и стимулировать автономное кинопроизводство в разных частях света. А мы бы, со своей стороны, как черти снимали фильмы с местным колоритом, которые вместе с придуманным нами «мировым кино» смогли бы через пять лет вернуть в кинозал на 5000 мест зрителей.

СЛОВЕСНЫЕ ПОЛЯ РАЗУМ, НАДЕЖДА, БУДУЩЕЕ

«И ЕСЛИ ДАЛЬШЕ ТЕХНИКА ТАК ПОДАТЛИВО ПОЙДЕТ, ТО ЛЮДИ ОТ СВОИХ СОМНИТЕЛЬНЫХ УСПЕХОВ ВЫРОДЯТСЯ В РЖАВЧИНУ, – ТОГДА ИХ ОСТАНЕТСЯ ПЕРЕДАВИТЬ РАБОТОСПОСОБНЫМИ ПАРОВОЗАМИ И ДАТЬ МАШИНЕ ВОЛЮ НА СВЕТЕ»

«ПАРОВОЗ СТОЯЛ ВЕЛИКОДУШНЫЙ, ГРОМАДНЫЙ, ТЕПЛЫЙ НА ГАРМОНИЧЕСКИХ ПЕРЕВАЛАХ СВОЕГО ВЕЛИЧЕСТВЕННОГО ВЫСОКОГО ТЕЛА»

«ОН УВИДЕЛ, ЧТО ВРЕМЯ – ЭТО ДВИЖЕНИЕ ГОРЯ И ТАКОЙ ЖЕ ОЩУТИТЕЛЬНЫЙ ПРЕДМЕТ, КАК ЛЮБОЕ ВЕЩЕСТВО, ХОТЯ БЫ И НЕГОДНОЕ В ОТДЕЛКУ»

«ЕЩЕ РОЖЬ НЕ ПОСПЕЕТ, А СОЦИАЛИЗМ БУДЕТ ГОТОВ!»

Илл. 158.

«…ЖИВОЕ ПРОТИВ УМА ПРЕТ»

«…И ОН, РАДИ БЕЗОШИБОЧНОСТИ, ОТВЕРГ РЕВОЛЮЦИЮ»

«ДОМА ОН СЕЛ ЗА УГОЛЬНЫЙ СТОЛИК… И НАЧАЛ ПО СКЛАДАМ ЧИТАТЬ АЛГЕБРУ, НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЯ, НО ПОСТЕПЕННО НАХОДЯ СЕБЕ УТЕШЕНИЕ»

Илл. 159.

«НАША НАДЕЖДА СТОИТ НА ЯКОРЕ НА ДНЕ МОРСКОМ»

«А ГОРЕ ЧЕЛОВЕКА ИДЕТ ПО ХОДУ СОЛНЦА; ВЕЧЕРОМ ОНО САДИТСЯ В НЕГО, А УТРОМ ВЫХОДИТ ОТТУДА»

«…ПРИВЫКШИЕ К ГОЛОДУ И ВСЕ-ТАКИ СЧАСТЛИВЫЕ ОТ ДЕТСТВА»

«ГДЕ-ТО, ОБРАЩАЯСЬ ПАСТЬЮ В ТЬМУ СТЕПИ, БРЕХАЛИ ВЕРНЫЕ СОБАКИ»

Илл. 160.

PROTEGO ERGO SUM

ТАК ГОВОРИТ ОБЩЕСТВЕННОСТЬ, КОТОРОЙ Я ПРИНАДЛЕЖУ

Насколько стары и насколько новы опасности, от которых я могу защититься?

УТОПИЯ:

Я могу защитить.

Я могу найти запасной выход.

Я могу починить.

Я могу успокоить гонимые души, души, «вышедшие из себя».

Я направляю их в спокойный путь…

Я отодвигаю Страшный суд и конечно я верю,

что будущую войну можно предотвратить.

Каждое из этих предложений произносят разные субъекты.

Поперек грамматики.

Прозрачные московские вечера, когда дует северо-западный ветер

В течение короткого периода зимой 1923–1924 годов никто не знал, кто одержит верх во внутрипартийной борьбе: сторонники рабочего класса или сталинская бюрократия. Клеве, ученый-одиночка, часто бывавший в санаториях в Гарце и на себе испытавший благотворное воздействие Лебенсреформа[7] на тело (которое теперь дышало переменами), отправился по железной дороге в столицу революции, в Москву. Организаторам одной интернациональной социалистической ячейки его порекомендовали как отменного специалиста, и он должен был выступить с докладом. Его встретили на Белорусском вокзале, разместили в роскошной гостинице и выдали талоны на питание. Одна из суетливых женщин, следивших за порядком в Гранд-отеле, принесла вновь прибывшему тарелку вишен, после чего про Клеве забыли. Доклад был отменен по организационным причинам, новой даты не назначили. Д-р Клеве обжился в номере и «проводил время», как на отдыхе в санатории у подножия Гарца. Он находился в гармонии с самим собой: у него были карандаши, бумага, питание, исключавшее блюда из свинины.

Д-р Клеве разработал теорию, которая объективно подходила и для решения проблем Советского Союза в 1924 году. Она касалась рабочей оппозиции[8]. Однако Клеве не говорил по‐русски, а его немецкоязычные товарищи в те дни всё время куда‐то торопились. Он не находил никого, кому мог бы изложить довольно сложную суть своей теории. Таким образом он столкнулся с проблемой: «С позиции социалистических конгрессов теория становится реальностью, когда она овладевает массами». Другими словами, если теория верна, массы ее принимают. Тот факт, что теория сама достигает масс, лишь подтверждает теорию. Однако к гостиничному номеру д-ра Клеве никто не спешил[9].

Были ли таким образом опровергнуты теории этого «чародея», в одиночестве проводившего время в Гранд-отеле и ждавшего, что кто‐нибудь ими заинтересуется? Почему несчастная система, не понимающая, что делать, накапливающая неудачи, нуждающаяся в быстром успехе, не обращается за советом к единственному человеку в городе, способному его дать, – к приезжему из Гарца?

Терпеливо проведя в столице шесть недель, за которые НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ, д-р Клеве поездом через две границы отправился обратно в Германию.

Хор поющих терминов

«Под управлением разума наши знания вообще должны составлять не отрывки, а систему <…> Следовательно, целое расчленено (articulatio), а не нагромождено (coacervatio) <…> Математик, естествоиспытатель, логик, как бы далеко ни продвинулись первые в познаниях разума, всё же могут быть только виртуозами разума <…> Законодательство человеческого разума имеет два предмета – природу и свободу…».

«Сама природа разума побуждает его выйти за пределы своего эмпирического применения… отважиться дойти до самых крайних пределов всякого познания посредством одних лишь идей…».

«Если воск, бывший прежде твердым, тает, то я могу а priori узнать, что этому должно было предшествовать нечто… (например, солнечная теплота) <…> Что лучи солнца, освещающие воск, растопляют его, а глину делают более твердой, никакой рассудок не может угадать <…> и тем более заключить об этом на основании законов <…> Однако чистый разум не имеет также дозволенного скептического применения, которое можно было бы назвать основоположением о нейтральности при всех его спорах».

Илл. 161.

Илл. 162.

Илл. 163.

Илл. 164.

Илл. 165.

Илл.