Книга Призраки Дарвина - Ариэль Дорфман

странной болезни, которая вызвала у него агорафобию. Короче говоря, Вы не смогли бы поехать даже в центр Бостона, не говоря уже о Париже.

Мне сказали, что у Вашей жены нет родителей, да и в Ваших словах звучит опустошение, и хотя я сам не кавескар, я многому у них научился. В данном случае я готов почтить их традицию, предоставив кров Вам обоим, сиротам. Так что я очень хочу помочь Вам, сэр, но могу сделать это лишь в том случае, если Вы готовы поделиться со мной правдой. Тогда я буду рад принять Вас и Вашу жену в моем жилище и в моей жизни со всем уважением, которого Вы заслуживаете.

Жду дальнейших указаний.

Искренне Ваш,

доктор Франо Вударович

Р. S. Увы, прямых потомков человека, которого Вы называете Генри, судьба которого, как и участь похищенных вместе с ним, стала легендой среди старших членов этой этнической группы, — не осталось. Однако вполне вероятно, что его кровь — или кровь оставшихся на Огненной Земле его братьев и сестер — течет в жилах тех немногих чистокровных кавескаров, что все еще существуют, но уже вымирают.

Его письмо меня не особо удивило. Я как будто хотел, чтобы меня вывели на чистую воду; может быть, я откровенно солгал в надежде, что мне погрозят пальцем и потребуют, чтобы я, как потерянная душа в мифе кавескаров, излил правду незнакомцу. Я начал лихорадочно строчить ответ. На английском, естественно. Столько времени я скрывался от окружающих, прятался в своей комнате, заживо погребенный под лицом Генри, и теперь ощутил огромное облегчение, поскольку мог поведать свою историю без каких-либо украшательств, свободно и как есть. Закончив — семь страниц спустя, — я почувствовал себя свежим, обновленным, воодушевленным, и это ощущение усилилось, когда письмо на следующий день улетело к адресату.

Памятуя рассказ Каннингема об агенте Макаруске, который допрашивал миссис Хадсон в библиотеке, и его предположение, что за нами установлена слежка, я попросил отца — он не требовал объяснений, и я не стал ничего объяснять — отправить письмо с почтового отделения без обратного адреса. Нехорошо получится, если конфиденциальную информацию перехватят и она попадет не в те руки. Учитывая признание в собственной уязвимости, я не сомневался, что профессор Вударович четко выполнит мои указания и отправит ответ на рабочий адрес отца.

Письмо пришло не быстро, но новости, которые в нем содержались, снова вызвали душевный подъем.

Если у нас с женой получится прибыть в Пунта-Аренас, несмотря на мои проблемы с передвижением, двое старейшин-кавескаров готовы принять нас и, если угодно, провести церемонию, которая могла бы принести некоторое облегчение мертвым, и не исключено, что живым тоже. Их озадачивало только одно. Они не были owurken, шаманами, поскольку большинство древних ритуалов больше не практиковалось в полугородской среде, где молодежь утратила веру. Если я действительно одержим, они боятся, что у них не хватит знаний, чтобы изгнать демонов из моего тела, невзирая на то что отголоски церемоний, как и сам язык, переданы им предками. Если бы они участвовали в погребальном ритуале, что именно стало бы окончательным пристанищем, учитывая, что тело утрачено, возможно, навсегда, как и все пожитки умершего?

Я несколько дней размышлял, как ответить на этот вопрос, и тут ответ подсказал папа. Радость, которую он испытал, узнав о выздоровлении невестки в первый день нового года, постепенно испарилась, поскольку поведение Кэм стало более навязчивым и странным. Сначала, возможно мысленно посоветовавшись с мамой, которая велела бы проявить осмотрительность, он сдерживался, но передумал, когда Вик позвонил в конце июля и признался, что Барри Каннингем обеспокоен все более резкими требованиями моей жены, которая оказывала чрезмерное давление на агентство. Может, удар по голове не прошел бесследно? Но когда мой отец наконец выразил свои сомнения, он обвинял не ее, а меня — за то, что я потакаю ее мании.

— И что прикажешь делать?

— Сожги их.

— Кого «их»?

— Фотографии. Документы, заметки, ксерокопии, источники, всю эту хрень, всю. Но прежде всего фотографии. Все до единой.

Я не понимал, как это нам поможет или заставит Кэм прекратить изыскания.

— Фотографии, — настаивал отец. — Тогда, в твой четырнадцатый день рождения, помнишь, как я умолял маму избавиться от них? А она убедила меня, черт возьми, их сохранить. О, если бы я… о, я виню себя за то, что не имел смелости превратить эту дрянь в пепел прямо тогда, доказать дикарю, что он не имеет над нами власти. Вместо этого мы позволяем ему расти всякий раз, когда мы…

— Но ты же сам требовал проводить эти чертовы фотосессии, снова и снова, чтобы выяснить, на месте ли…

— Знаю я, знаю. Это моя ошибка, тупая, глупая, идиотская — игнорировать инстинкты. Хранить яд в нашем доме! И когда он убил твою маму, я должен был пойти наверх и сжечь этого дикаря, как ведьму, посмотреть, как ему понравится, когда его облизывают и пожирают языки пламени, как нас пожирало его чертово лицо, и это гребаное лицо обуглилось бы, превратилось бы в пепел, который мы развеяли бы по ветру или спустили бы в унитаз. Я лежал без сна по ночам — один, совсем один, протягивая руку туда, где раньше спала твоя мать. Я лежал, широко раскрыв глаза в темноте, думая, что эти фотографии совсем рядом, в коробке, просачиваются сквозь половицы, как змеи, плюют ядом в тебя, в меня, в нас всех. Я собирался с духом, чтобы сжечь это дерьмо, но меня всегда сдерживала память о Маргаретте, ее проекте, ее чаяниях, нежелании предать то, о чем она мечтала в надежде, что это выход. Когда Кэм появилась в нашей жизни, я погасил этот порыв, потому что она так похожа на твою мать. Я же видел, что ее соблазняет монстр, но обманывал себя, поверив, что она сможет его приручить. А потом он вызвал ту амнезию — и даже тогда я сдержался, было несправедливо выбрасывать фотографии, когда Кэм не могла протестовать, участвовать. А когда она очнулась, я обрадовался: может, он насытился. Но теперь ясно, что он наложил на нее еще одно заклинание, привлек легионы других злодеев, и мы должны решительно вмешаться, ты обязан показать ему, кто здесь главный, и именно ты, а не я должен это сделать.

Он ошибался. Этот путь мести и гнева не успокоил бы Генри. За многие потерянные годы это меня ни к чему не привело.

И все же папина вспышка гнева подсказала мне ответ на вопрос, который старейшины кавескаров передали через Франо