Книга Шуты и скоморохи всех времен и народов - А. Газо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наступил день суда. Государь оделся, чтобы идти в присутствие Сената, но был очень печален. Он помолился перед иконами, взял шляпу, а наконец, и дубинку…
Вдруг врывается в дверь Балакирев, вырывает дубинку из рук царя. Петр Великий, раздраженный этим поступком, бросил огненный взор на дерзновенного, но шут не изменился в лице и смело смотрел на государя. Тогда гнев исчез с лица монарха, и вместо этого взор его выражал удивление. Тогда Балакирев сказал:
– Я не боюсь твоего гнева на меня, государь, но страшусь твоего гнева на князя; припомни все заслуги Данилыча, – сказал, Балакирев и скрылся с дубинкою.
Известно, как Петр Великий поступил при суде над Меньшиковым.
– Пусть Бог рассудит нас с тобою, Данилыч, – сказал царь, с этим и кончился суд над князем Меньшиковым.
Как-то Балакирев обедал у одного иностранца. На стол было подано несколько супов. Когда стали попеременно подавать супы, то Балакирев начал постепенно раздеваться.
Дамы, увидев такую бесцеремонность, выбежали из-за стола.
– Что это значит? – спросил Балакирева рассердившийся хозяин.
– Да я хочу переплыть море супов, – отвечал шут.
Однажды Петр Великий поручил что-то Меньшикову. Князь противоречил, говоря, что это следует сделать иначе. Государь не согласился и оставил это дело до другого раза. Балакирев присутствовал при этом споре, и ему было досадно, что Меньшиков оспаривал царя, и притом несправедливо. На другой день у императора было собрание многих вельмож, в числе которых был и Меньшиков. Государь начал говорить о вчерашнем предмете – многие соглашались с царем, а другие держали сторону князя. В это самое время явился Балакирев с курицею под мышкой и с решетом, в котором лежали яйца. Поставив решето на стол и пустив курицу к ногам государя, он подал прошение от имени курицы государю, в котором пернатая просительница приносила жалобу на яйца в том, что они ее не слушают и даже осмеливаются учить, а потому и просит в наказание отдать их на поварню и сделать из них хорошую яичницу.
Государь прочитал просьбу сначала про себя, потом при всех гласно и спросил:
– Дельна ли эта просьба?
Все согласились, что просьба вполне справедлива, потому что яйца курицу не учат.
Петр Великий понял смысл шутки, отдал просьбу Меньшикову и приказал по ней исполнить.
Князь также понял ее значение и поданную на стол яичницу ел без аппетита.
Петр Великий был однажды очень весел на вечере у Апраксина, много насулил разным лицам и деревень, и денег и приказал на другой день приходить за обещанным. Проснувшись поутру, государь вспомнил о своем обещании и много сожалел об этом.
– Что ты призадумался, Алексеич, о чем охаешь? – спросил государя вошедший к нему в кабинет Балакирев.
Император рассказал шуту о своей необдуманной щедрости.
– Только-то, – сказал Балакирев, – а я думал, что и невесть что случилось. Не тужи, Алексеич, положись на меня, я тебя выручу.
Шут вышел из кабинета, вынес несколько палочек и ножичек и сел у дверей.
– Что ты делаешь? – спросили Балакирева пришедшие за получением царских милостей.
– Да вот, заостряю кончики спичек, – отвечал шут.
– Да для чего же это?
– Для того чтобы выколоть глаза тому, кто помянет старое.
Пришедшие догадались, к чему клонилась приведенная Балакиревым пословица, и удалились из дворца.
На одной из вечеринок, где был и сам Петр Великий, какой-то чиновник много хвалился своим умом и знаниями и, имея от природы способность насмехаться над другими, принуждал иногда молчать людей, которые были много достойнее его.
Такое хвастовство чиновника сердило Балакирева; однажды он подошел к говоруну и спросил его:
– Ты, как я вижу, знаешь много и говоришь, как книга, да вот в чем дело: знаешь ли ты, кто тебя умнее?
Подобный вопрос, хотя и был несколько щекотлив для честолюбивого чиновника, однако он отвечал смело:
– Не знаю.
– Худо же тебя батюшка с матушкой учили, – сказал Балакирев, – брат мой, Дормидошка, пустая голова, баран, да еще и я и то умнее тебя.
– Почему же это? – спросил чиновник.
– Потому что мы всех глупее! – Все засмеялись.
Князь Ромодановский принадлежал к числу тех вельмож, которые служили еще царю Алексею Михайловичу.
Император Петр Великий его очень любил, извинял ему все слабости и в шутку называл его князем-кесарем.
Ромодановский любил пышность, требовал полного уважения и почтения к себе и запрещал всем входить на его двор в шапке, а простой народ не смел проходить в шапке даже и мимо.
Сам император, уважая князя, никогда не въезжал в своей одноколке на двор боярина.
Однажды Балакирев вздумал подшутить над князем. Он оделся в русский кафтан, надел на себя заячью шапку и, подошедши к воротам князя, подлез в подворотню и пополз на брюхе по двору. Князь увидев это, приказал схватить его и представить к себе.
Приказание было исполнено.
– Как ты смел не скинуть на моем дворе шапки? – грозно закричал на него Ромодановский.
– У тебя, князь, приказано не ходить в шапке, а я ведь полз.
– Да разве ты не знаешь, бездельник, что сам государь не въезжает ко мне в одноколке?
– Как не знать, да то царь, а я дурак, так тут есть разница: ты передо мною сидишь, а перед царем стоишь.
– Да как ты смел войти?
– О, нет, я и не вошел, князь, а подлез в подворотню и земли твоей не топтал, а помял ее только брюхом. Прикажи-ка, князь, подать медку, так дело будет лучше.
Ромодановский захохотал и исполнил просьбу шута. Однажды князь Меньшиков хотел прибить Балакирева за его шутки и колкости, но тот убежал.
– Хорошо же, мошенник, я справлюсь с тобою порядком, – кричал князь. – Да если ты и жирен, то я костям твоим не дам покою!
На другой день после этого шут пришел к Петру Великому и с печальным лицом сказал государю:
– Батюшка-царь, помилуй!
– Что это значит? – спросил царь.
– Подари мне твою дубинку.
– Изволь, но прежде скажи, для чего?
– А вот для чего. Если я умру, то велю положить ее с собою, а то Данилыч хвалится, что и костям моим не даст покоя. – Государь улыбнулся и обещал подарить Балакиреву дубинку.
На другой день об этом узнали все придворные, и князь Меньшиков стал благосклоннее к Балакиреву.
Известно, что Петр Великий отправлял молодых людей путешествовать в чужие края. Один