Книга Чикатило. Зверь в клетке - Алексей Андреевич Гравицкий

бровь майор.

Липягин в ответ только загадочно улыбнулся.

* * *

В кабинете за длинным столом сидели все участники двух групп. Во главе стола между Ковалевым и Брагиным восседал полковник Кесаев. Человека, курировавшего дело из Москвы, прежде непосредственно возглавлявшего межведомственную группу, давно не видели в Ростове.

— Дело Ростовского потрошителя можно считать практически законченным, — голос Тимура Руслановича звучал торжественно. — Расследование велось более десяти лет, и много раз совершались ошибки, но я бы хотел сегодня обратить внимание на цифры. А цифры, товарищи, впечатляющие.

Кесаев подтянул к себе распечатку. Брагин гордо приосанивается, будто все успехи, на которые хотело обратить внимание начальство, были его личным достижением.

— За время операции «Лесополоса» на причастность к серии убийств было проверено более двухсот тысяч человек, — говорил, поглядывая в бумаги, Кесаев. — Было раскрыто тысяча шестьдесят два преступления, включая девяносто пять убийств, двести сорок пять изнасилований, сто сорок случаев нанесения тяжких телесных повреждений и шестьсот других преступлений. Была собрана информация на сорок восемь тысяч человек с сексуальными отклонениями. Пять тысяч восемьсот сорок пять человек поставлены на специальный учет.

Он отложил бумагу. Обвел взглядом присутствующих.

— Полагаю, что ни разу не покривлю душой, если скажу, что мы все работали не зря, и отмечу заслуги полковников Ковалева и Брагина.

Брагин самодовольно улыбнулся. Кесаев требовательно поглядел на Ковалева.

— А что по преступнику, Александр Семенович?

— Работаем, Тимур Русланович, — сдержанно отозвался полковник.

— К сожалению, товарищ полковник, на местах не все еще перестроились, потому возникают определенные трудности, — поспешил объясниться Брагин. — Но можете смело доложить в Москву, что скоро мы дадим результат.

* * *

Из кабинета офицеры выходили хмурыми. Московское начальство, конечно, похвалило и оценило личные заслуги, вот только повода для радости не было. Брагин вышел следом за Ковалевым. Они оба были мрачны.

— Поздравляю вас, Виктор Петрович, — поддел Ковалев московского коллегу.

— С чем? — не понял Брагин.

— С цифрами. Цифры внушительные. Как там нынче принято говорить: энергию перестройки в практический результат?

— Вот только результатов у вас нет, — мрачно заметил Брагин. — Прямые улики отсутствуют, и показаний этот ваш Чикатило не дает.

— Да хватит уже, полковник, — рассердился Ковалев. — «У вас», «ваш». Он такой же мой, как и твой. И отсутствие прямых улик и результатов — наше общее. И если Чикатило этот показаний в установленный законодательством срок не даст, мы его будем вынуждены отпустить. Так что либо-либо. Либо у нас появятся реальные поводы для обвинения, либо мы его отпустим. — Он понизил голос, чтобы слышал только Брагин. — А если мы его отпустим, головы полетят. И твоя — первая, как бы ты ни увиливал и задницу свою ни прикрывал. Орать и пиздюлей раздавать начальство наше умеет не хуже, чем по головке гладить. Уж ты мне поверь.

— К чему клонишь?

— Без психолога нам кранты, — без обиняков врезал Ковалев.

Брагин поджал губы. Мысль была понятна, но категорически ему не нравилась.

— Хватит дурить, Брагин, — надавил полковник. — Личные обиды не стоят того, чтобы провалить дело.

* * *

Горюнов заявился к Витвицкому в то время, в какое обычных посетителей к живущим в гостиницах уже не пускают. Впрочем, Олега Николаевича гостиничные правила волновали не сильно. Мельком показанное удостоверение в мгновение сделало администратора сговорчивым и добродушным.

Капитан его визиту удивился не слишком. Куда больше Виталия Иннокентьевича впечатлили последние новости. А их Горюнов вывалил, не стесняясь.

Теперь мужчины сидели за столом. Между ними стояла початая бутылка. Майор привычно грел в руке стакан с коньяком, а непьющий Витвицкий молча слушал рассказ о том, как движется дело.

— …В общем, он молчит, и если не заговорит, то все развалится к чертовой бабушке, — закончил рассказ Горюнов. — Придется выпускать.

— А есть уверенность, что это он? — задумчиво поинтересовался Виталий Иннокентьевич.

— Уверенность есть, доказательств нет. — Майор легко вертел стакан в руке, но в этом действии чувствовалось напряжение. — И потом, что ты предлагаешь сделать, чтобы удостовериться? Отпустить его и подождать, пока он еще кого-то убьет?

Он одним глотком влил в себя коньяк, со стуком поставил стакан.

— Извини, — сказал спокойнее, взяв себя в руки. — Все на нервах последние дни.

— Чтобы быть уверенным в том, что это он, я должен с ним поговорить, — Витвицкий задумался, словно что-то оценивая. — Сам.

— Поговоришь, — пообещал Горюнов. — Только учти, с ним уже столько наговорили, что на лишнюю болтовню у нас времени нет. Так что готовься к разведке боем. Есть мысли, как его расшевелить?

— Я бы попробовал через семейные ценности, — оживился психолог. — Жестокие люди часто сентиментальны.

— Ну да, «чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак», — кивнул майор. — Гитлер, кажется, сказал.

— Не совсем, — педантично уточнил Витвицкий. — Гитлеру эту фразу приписывают, как и некоторым другим. Это сказала Мари де Рабютен-Шанталь, баронесса де Севинье, французская писательница семнадцатого века. Но речь не об этом.

— Все же ты невыносимый зануда, Виталий Иннокентьевич, — усмехнулся Горюнов и поднялся из-за стола. — Завтра утром ждем тебя в Управлении. Не провожай.

Майор уверенно прошагал к двери. Витвицкий поколебался, но все же решился, окликнул:

— Олег… Николаевич.

Тот обернулся уже от двери.

— А Ирина… — смущенно проговорил Витвицкий, злясь на себя из-за этого смущения, — старший лейтенант Овсянникова… Она после больницы в Управлении не появлялась?

На лице майора едва ли не впервые появилось сочувствие:

— Заходила один раз. То ли рапорт подать, то ли заявление на отпуск, я так и не понял… — Он вдруг непривычно замялся и спросил как-то совсем уж по-свойски, по-дружески: — Ты извини, что лезу, а у вас с ней всё?

Витвицкий не ответил, только посмотрел на Горюнова грустными глазами и пожал плечами.

1992 год

Четкие образы из глубин памяти шли уже неостановимым валом, и отвести взгляд от выреза на кофточке и кулона в виде лезвия на груди было невозможно. Кулон касался кожи и притягивал взгляд. Чикатило облизнул и без того влажные губы.

— Мы с женой воспитали двоих детей, — говорил он хрипловато. — Они труженики, скромные. Мы их не баловали, мы с женой работали сорок лет на благо Родины, не жили в роскоши и детям привили уважение к честному труду.

— К каким людям вы испытываете особую признательность? — спросила журналистка.

— К жене. Я люблю ее, уважаю. Признателен за то, что она терпела мое половое бессилие: фактически у нас не было полноценных половых актов, а только имитация.

Рука Чикатило привычно потянулась к карману за платочком, но в тюремной робе не было ни платочка, ни карманов. Чикатило опомнился, поспешно отвел руку.

— И она страдала из-за