Книга Прикосновение к человеку - Сергей Александрович Бондарин

хрупкое строение тельца, похожего то на узкую серьгу, то на бусинки, нанизанные на нитку, пыльно-бархатистые крылышки! — ныне забыты чувства охотников на бабочек. Мне же памятен этот робкий, осторожный восторг перед невиданными узорами, нежное восхищение грациозной добычей… О, я понимал толк в этом деле!

Но так и не удалось мне в те времена изловить редкостный вид бабочки — «осенний лотос». Эта диковина, эта прелесть иногда появлялась в наших местах. Ранней осенью, случалось, ее приносило — то ли на шаландах рыбаков, то ли в цыганских кибитках — из знойной Румынии, с дунайских плавней. Она любит сырые, но жаркие места. Я слышал рассказы о ней, видел ее изображение в дорогих великолепных альбомах. Часами блуждая среди трав и зарослей кустарников сухой приморской степи, я искал «осенний лотос».

Вот почему навеки запомнились мне эти степные лиманные места, солоноватость и пряность их запахов, птицы и насекомые, посвисты и шорохи ощущение мира, блаженной осенней теплыни, незамысловатого, богом данного счастья.

Все это помнилось мне и тогда, в сентябре 1941 года.

Командный пункт батальона находился в ямке, прикрытой кустом. Здесь я вспомнил прошлое, здесь мы разговорились с приехавшим в батальон командиром полка.

Сентябрь шел к концу. Второй месяц полк Осипова удерживал важные позиции на краю правого фланга обороны за Жаваховой горой, на перешейке между лиманом и морем, и в осажденном городе уже были хорошо известны первый полк морской пехоты и его командир, полковник Осипов.

Утром, вставая ото сна, люди прежде всего спрашивали у соседей, что нового случилось за ночь; в полдень становилось известно все, что утром произошло на позициях.

На улицах трамваи задерживались перед артиллерией, с громом проходящей по гладкой мостовой, стайки пешеходов накапливались на панели перед отрядами морской пехоты, только что высадившимися в порту. У прилавков булочных шумели женщины с корзинками и хлебными талонами в руках. С окраинных огородов и баштанов свозились на рынок помидоры, баклажаны, арбузы. Большефонтанские рыбаки выкладывали на не-просыхающие рундуки Привоза свежий улов.

Из низинных районов города, где рыли артезианские колодцы, тяжело тащились старухи и дети с ведрами воды — кто в руках, кто на самодельных коромыслах. Источники питьевой воды на Днестре были у противника. А лето стояло жаркое. Дым и пыль заносили город и окраины.

Я прибыл в Одессу вместе с пополнением морской пехоты и с моряками же добрался до полка Осипова, к Трем колодцам.

В ямке, где мы притаились, слегка привстань — и увидишь по одну сторону низкий туманно-синий горизонт моря с низкими силуэтами боевых кораблей, вышедших на артиллерийскую позицию, по другую — безлюдный простор степи, уже принимающей окраску осени.

Острое, томительное чувство испытывал я, обозревая однообразную желтизну кукурузных посадок. Кое-где возвышалась темная купа дерева. И так далеко-далеко по всей степи, колеблемой волнами нагретого за день воздуха.

Эта знакомая мирная теплынь, кажется, больше всего и взволновала меня. Шелестел куст. Иногда что-то жужжало.

Осторожно раздвинув ветки, я рассматривал в бинокль развалины какого-то кирпичного строения вблизи железнодорожной насыпи. Там в полутора-двух километрах был противник. Кое-где глаз усматривал печальные приметы фронта: мертвое тело румынского солдата, примявшее собой кукурузные стебли, полуобглоданный труп лошади, гребенку окопа — иногда с рожками стереотрубы.

Бои на этом участке становились ожесточенней день ото дня.

— Вот, смотрите, только осторожненько, — говорил полковник, отведя ветви куста. — Видите колодцы?

Да, в узкой балочке-ложбинке, открытой в нашу сторону и невидимой со стороны противника, я увидел три колодца. И я узнал их. Три мирных, обыкновенных колодца, кругло сложенные из потемневшего от времени пористого известняка, с нехитрыми приспособлениями для запуска ведра, с деревянными желобами-корытами для скотины. На Украине это называется криницей.

Разжиженная грязь вокруг колодцев тускло поблескивала. К воде слетались воробьи, рылись куры, и три или четыре бойца, должно быть только что раненные, перевязывали друг другу раны и наполняли водой фляги. Лужи у них под ногами поразили меня розоватым блеском, как будто в воде отразилась закатная заря, тогда как солнце стояло еще высоко.

На внутреннем склоне ложбины расположились автоматчики; можно было угадать замаскированные огневые точки. Это и был передний край знаменитой позиции у Трех колодцев, за обладание которыми нарастали бои.

— Они положат здесь еще не один батальон, — говорил мне Осипов, внимательно осматривая местность. — Я им тут приготовил прием. Тут у меня лучшие взводы, лучшие минеры. Вот поговорите со старшим лейтенантом — и вы не пожалеете, что потрудились сюда приехать. Вы, кстати, как ехали?

— Ну как? Так же, вероятно, как ездили наши бабушки на лиман принимать ванны.

И в самом деле, ездить на позицию первого полка было довольно забавно: сначала трамваем до Базарчика, потом по вполне безлюдным кварталам до рубежа, просматриваемого противником, а дальше?.. Дальше — по способности.

Круглые черные глаза полковника взглянули на меня испытующе-пронзительно. Но, поняв шутку, Осипов улыбнулся; разгладились тоненькие морщинки в углах рта. Он сдвинул пилотку с загорелого лба, отстегнул крючок на вороте гимнастерки, перетянутой ремнями портупеи. Несмотря на теплый день, из-под ворота выглядывал теплый свитер.

— Ничего, — простуженным голосом сказал полковник, — внуки тоже будут ездить, как ездили бабушки. Уверяю вас, что после войны тут только и начнется настоящее освоение. Тут же золотые места! Чувствуете, какой воздух? Небось вам и не приходилось дышать таким воздухом… Но им, — Осипов кивнул в сторону противника, — им не долго дышать этим воздухом, их сожгут солнце и морячки. Они уже сейчас задыхаются без воды, мечутся туда-сюда, а мы их тут и бьем. Тут-то мы их и берем под ноготь! Они только из посадки, а мы их тут и прижигаем.

— Даем жару, — незамысловато подтвердил старший лейтенант, командир батальона.

— Видите — притихли, — продолжал Осипов. — Обескровлены. Сегодня и завтра будет тихо. Вот какое словечко теперь завелось: обескровлены… Ну, а в городе с водой легче?

Я рассказал, как обстоит с водою в городе. Копают. Сверлят. Уже много колодцев дает воду, но все еще трудно, все еще население получает по полведра.

— По талонам?

— По талонам.

Осипов помолчал.

Три человека, сведенные войной, тесно сидели в ямке, дыша друг другу в лицо. Противно квакнула, разорвавшись, мина, за нею — вторая. Я хотел было опять раздвинуть куст, но старший лейтенант остановил меня:

— Подождите. Не надо. Может, приметили шевеление. — И комбат насторожился, стараясь по звуку полета мин определить, откуда мечут.

Задребезжал телефон, и только теперь я увидел в глубине ямки блиндажик. Оттуда послышался женский голос, голос телефонистки:

— Товарищ старший лейтенант, стреляют из минометов за кирпичной будкой, из-под насыпи. У них там новая батарейка. Отвечать?

— Нет, пока не отвечать. Продолжать наблюдение, — приказал комбат,