Книга Бесславие: Преступный Древний Рим - Джерри Тонер

Плохо укладывается в голове, что всё это писалось в конце 44 года до н. э., на исходе двадцати лет разгула (на дорогах Европы) завоевателей Помпея и Юлия Цезаря, преследовавших корыстные политические цели. В тот год Цезарь пал от рук заговорщиков, но дело его победило. Цицерон об этом знал, а потому и торопился донести до потомков свою морально-этическую позицию (ровно через год его казнили). Его призывы к добропорядочному правлению раздавались на фоне ситуации, когда становилось всё очевиднее, что возврата к конституционному республиканскому строю не предвидится, поскольку оный окончательно заменен диктатурой. И Цицерон осуждает войны, ведомые за верховную власть или из тщеславия. В общем, у нас нет оснований утверждать, что эти нравственные принципы в самом деле принимались во внимание в рядах вооруженных сил или хотя бы отражали представления римлян о войне и правилах ее ведения.

Однако даже из идеализированного описания Цицерона явствует, что какие бы то ни было права не гарантировались побежденным безоговорочно: всё зависело от их поведения в ходе конфликта. Сложившим оружие и сдавшимся на милость римлян могли дать какие-то поблажки — но не тем, кто до последнего сражался не на жизнь, а на смерть. Покорившиеся под обещание безопасности народы и города римляне брали под патронаж и считали своим долгом их защищать. Исполнение данных противнику обещаний являлось для римлян делом чести, ибо любое иное поведение было бы сочтено зверским и бесчеловечным, а своей репутацией они дорожили. Мотивы войны также накладывали заметный отпечаток на характер ее ведения. Войны ради славы не отличались такой же ожесточенностью, как войны ради выживания. В свое время Ганнибал едва не поставил Рим на колени, и собравшиеся с силами римляне в ответной экспедиции привели в исполнение приговор: «Карфаген должен быть разрушен».

ТИПЫ ВОЕННЫХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ

В реальности и римляне, и их враги совершали всевозможные жестокости. Военнопленных зачастую было крайне трудно контролировать и нечем кормить, а потому древние военачальники часто предпочитали захваченных противников в живых не оставлять. Как-то раз Ганнибал, оказавшись запертым римлянами с обеих сторон на узкой горной дороге, первым делом распорядился перебить почти пять тысяч пленных римлян, чтобы те не подняли вдруг восстания (Аппиан, Война с Ганнибалом, 14). В данном случае ситуация у карфагенян была в буквальном смысле стесненная, хотя вряд ли это послужит извинением учиненной резне. Много чаще, однако, варварское обращение с военнопленными должно было подать врагу недвусмысленный сигнал: пощады не будет никому. Сокрушив галлов и пленив их предводителя Верцингеторига, Юлий Цезарь приказал, чтобы всем защитникам их последнего оплота — крепости Укселлодонум — отрубали правую руку после того, как они сдадутся. Вероятно, этим преследовалась цель сколь назидательная, столь и практическая — не допустить повторения вооруженного восстания галлов против римлян. Для большей убедительности Цезарь приказал расселить изувеченных, благо было их немало, по всей территории покоренной провинции. Они служили единоплеменникам живым напоминанием о том, что ожидает тех в случае восстания против римского владычества.

Греческий историк Полибий рассказывает интересную историю о том, как восставшие против власти Карфагена галаты систематически зверски увечили пленных с целью устрашить карфагенян и отвадить их от мысли о подавлении мятежа. Отослав прочь прибывших из Карфагена по этому случаю переговорщиков, мятежники постановили предавать мучительной смерти каждого пленного карфагенянина, а каждому их союзнику отрубать руки и отсылать обратно в Карфаген (Всеобщая история, I.80–81). Полибий связывает такие действия с особой психологией. Точно так же, рассуждает он, как существуют нарывы и наросты на теле, бывают они и на человеческой душе. Это может развиться в человеке настолько сильно, что он станет более злым и жестоким, чем любое другое животное. Если относиться к страдающим с добротой и милосердием, они становятся лишь более недоверчивыми. Если обращаться с ними грубо, ярость этого человека только возрастает до тех пор, пока не найдется поступка настолько отвратительного или зверского, чтобы он не мечтал совершить его, будучи убежденным, что проявляет подлинный героизм. В конце концов эти военные преступники становятся исключительно жестокими и не могут более называться людьми. Полибий винит в этом несколько моментов: плохое воспитание в детстве, подверженность привычному насилию и беспринципность тех, кто ими управляет (Полибий, Всемирная история, I.81).

К чести римских воинов, они не имели обычая измываться и глумиться над пленными. Похоже даже, что существовал некий регламент, устанавливавший нормы обращения с военнопленными. К врагам часто проявлялось снисхождение, в частности и с учетом перспективы обмена пленниками (см. напр.: Ливий, История Рима, XXII.23). Помимо обмена пленных существовала возможность их возвращения за выкуп, а иногда и просто в качестве жеста доброй воли. Плененных чужеземных царей часто прощали и отпускали с миром, предварительно разоружив и распустив по домам их армии. В общем, имел место дифференцированный подход, предполагавший разные варианты в зависимости от выбранной стратегии воздействия на врага — запугать, побудить присягнуть, смириться с поражением, иногда даже утишить горечь от него, — но непременно с позиции силы, с демонстрацией римского могущества или благого милосердия. Римская юриспруденция зиждилась на чередовании показательно жестоких наказаний и напускной милости к падшим. Так и римские военные прекрасно понимали: всех врагов не истребить, а значит, нужно прилагать и миротворческие усилия, хотя бы ради морального обоснования легитимности вводимого римского правления.

От случая к случаю римляне прибегали к депортациям и перемещениям гражданского населения в рамках послевоенного урегулирования. Особняком стоит геноцид альпийского племени салассов, упорствовавшего в непокорности и своевольничавшего до такой степени, что римляне не успокоились, пока не очистили от этого племени спорные земли, частично истребив его, а тех, кто выжил, продав в рабство. Римляне оказались морально готовыми не только физически истребить дееспособное население отдельно взятого народа, но и попросту стереть память о нем со страниц истории. Это воспринималось как естественное миротворчество не только самими римлянами, но и, вероятно, теми немногими уцелевшими салассами (надо полагать, из проримской фракции), которые только выиграли от приобщения к римскому образу жизни ценой отказа от своей горской идентичности.

Вражеских лазутчиков обычно ждала смерть, но иногда и они отделывались тяжелыми увечьями в назидание тем, кто замышляет ступить на эту стезю. Тит Ливий, в частности, приводит в пример карфагенского шпиона, который в течение двух лет прятался в Риме, прежде чем был пойман. В конце концов ему отрубили руки и освободили. Другая история: как-то раз распяли двадцать пять рабов; доносчик получил свободу и двадцать тысяч сестерциев (История Рима, XXII.33).

Другое дело послы. Официальных представителей других государств не смели тронуть: к ним относились с благоговением. И наоборот: любая обида (в том числе и мнимая), причиненная римским легатам, могла спровоцировать римлян на сокрушительные ответные действия. Венеты, взяв в заложники и бросив в тюрьму послов Цезаря, горько об этом пожалели. Тот быстро снарядил свой флот, заручился поддержкой союзников и, как только позволила погода, прошелся по венетам огнем и мечом, хотя эти последние к тому времени уже и сами понимали, какую ошибку совершили (Цезарь, Галльская война, III.8—10). Поначалу венеты попросту не знали, что дурное обхождение с римскими посланниками чревато неприятными последствиями. Мы видим, что система международного права складывалась через выражение протеста прямыми ответными действиями, а не направлением нот. Однако поступок венетов указывает, вероятно, и на то, что не все народы были согласны с новым миропорядком и приданием римским посланникам особого статуса в сравнении с посланниками других народов.