Книга Возвращение алтаря Святовита - Алексей Борисов

На вечернем сеансе связи Лиза передала шифрограмму, а спустя несколько минут она на самом деле ушла в эфир. Шифр, которым пользовалась сержант, особой сложностью не отличался. В тексте преобладали слова: «не установлено», «не обнаружено», «сведения отсутствуют». Но были и слова подтверждения. Они касались в первую очередь Дистергефта. Петер Клаусович проходил под псевдонимом «Профессор». Кто бы удивился? Насколько я понял, Лиза вела его ещё в Ленинграде, и если бы не случайная встреча с Петром, который рассказал о нём, то вряд ли бы её прислали сюда с миномётчиками. Меня даже обуяла гордость за сотрудников аппарата НКВД, доводящих свою работу до конца в столь сложное для страны время. Ещё одним событием, связанным с радиостанцией, стало получение приказа для партизанского отряда. В принципе, это был первый и последний приказ для Савелия. В ночь с шестого на седьмое число партизаны должны были атаковать железнодорожную станцию Энгельгардтовская, захватить её и сделать всё возможное для уничтожения подъездных путей и инфраструктуры. То есть то, что не смогла сделать бомбардировочная авиация. Ни о какой группе диверсантов, рассказанной мне Петром, не сообщалось. Создалось впечатление, что отправленная Лизой шифровка, где чёрным по белому написано о невозможности обнаружить склад с боеприпасами, вообще не рассматривалась. Тем не менее это был приказ. Какие были конечные цели у всей операции, партизанскому отряду знать не обязательно. Сказано пикнуть в точке «А» во время «Ч», вот и выполняй. А что от твоего пиканья дальше будет – то не твоя забота. Вскоре о получении приказа узнали Савченков и Пётр. Собравшись вместе, мы обсудили сложившуюся ситуацию. Зная немного больше о сути операции, Петя закусил губу. Если прошлый обстрел аэродрома отдавал авантюризмом, и только удачное стечение обстоятельств позволило части группы уйти, то сейчас он явно осознал, что получил билет в один конец. Командование поставило задачу, которое в его понимании было под силу стрелковой роте, никак не меньше.

– Вот вам, Фёдор Константинович, и первое задание, – сказал я, обождав несколько минут, после того, как прочитал пришедший приказ, – завтра утром, часика в четыре, отправите на хутор Афанасия трёх разведчиков и радиста. Дед проводит их до урочища, где алмазы искали, и поговорит кое с кем. Там в землянке польский офицер прячется, если не ушёл уже, он вооружён. Не дай бог, подумает, что по его душу пришли. Пусть ребята осмотрят грот и сообщат по рации сюда, Дайве. Только предупредите, слушаться во всём Афанасия. Он, как местный житель, там каждый закуток и ямку знает, да и опыта у него больше. Разведчики должны остаться в урочище и дожидаться остальных. Ваш отряд передислоцируется на новое место. Суток на подготовку к переходу хватит?

– Вполне, – утвердительно ответил Савченков.

– Что касается вас, Пётр Никанорович, как стрелять из миномёта не забыли ещё?

– Как можно? Хоть днём, хоть ночью. Только Петера Клаусовича дайте.

– Дистергефта вы не получите. У вас своя задача, по крайней мере, пока. Если ничего не изменится, огонь будете вести с того самого места, как в прошлый раз, по старым записям. Петер Клаусович их сохранил. Но я не об этом. Савелий Силантьевич, буквально на днях изыскал два ротных миномёта и практически полную повозку пятидесятимиллиметровых мин. Не кривитесь. Понимаю, что они не сыскали особой любви у миномётчиков, но я прошу провести несколько практических занятий с четырьмя бойцами. Фёдор Константинович скажет с кем. Теорию они прошли, но сами понимаете, необходимо потрогать руками. Другой артиллерии у партизан нет и, видимо, не будет.

– Я готов. У меня Егор с них начинал, пока его ко мне не приставили. Когда приступать?

– Как подвезут с Прилепово, так и начинайте. К девятнадцати часам обещались, так что вот-вот. Дайте по три залпа пристрелочными с каждого на минимальную дальность. На правом берегу реки, в трёхстах метрах на север есть курган с тремя дубами. Не найти его невозможно. Оттуда начинается относительно прямой участок реки. Миномёты поставите там. Факела сделайте и установите вдоль берега. Да и на самом льду пару поленьев бензином облейте и подожгите, это будет мишень. Даже если немцы что-то и услышат, в чём я сомневаюсь, ночью никто никуда не пойдёт. А к утру любая прорубь замёрзнет. Закончите учения, приберите за собой и сразу сюда. А я с Петером Клаусовичем завтра съезжу на станцию, попытаемся посмотреть, как там немцы устроились.

– Так я пойду, прикажу факела сделать?

– Да, Фёдор Константинович. Только распорядитесь выставить пост вверх по реке.

На этом наше совещание закончилось. Вскоре к усадьбе подъехали сани, и, осмотрев оружие, миномётчики отправились на стрельбы. Признаюсь, я переживал, но как оказалось, совершенно напрасно. Не то чтобы у сержанта был талант к обучению, просто ему удавалось за короткий срок доходчиво объяснить тот или иной нюанс в миномётном деле, как он понимал это сам. Со стороны это был набор ненормативной лексики вперемешку с техническими терминами и байками, применённые к месту. Сам того не осознавая, он использовал опорные сигналы, которые потом, через много лет, будет внедрять заслуженный учитель Виктор Фёдорович Шаталов.

Уже на заре мы с Петером Клаусовичем дошли на лыжах до Прилепова. В коровнике, где стояла машина, я закрепил цепи на колёса, проверил антифриз, привинтил видеокамеры и, прогрев двигатель, выехал на дорогу. Дистергефт тем временем переодевался в парадное платье. Длиннополая шуба, бобровая шапка и трость. Посмотрев на него в профиль, я чуть не ойкнул – вылитый кайзер Вильгельм, усами уж точно. Через два с половиной часа мы добрались до Шаталова. Я отметился на посту, сообщив цель поездки как осмотр льнозавода, а оттуда, минуя поворот на аэродром, через полтора километра выехали к железнодорожному переезду. До станции навскидку было метров четыреста, не больше. Главная дорога идёт дальше, прямо, а накатанная по снегу экономными немцами, параллельная железнодорожным путям справа от нас. Где-то посреди этой короткой объездной капотом к нам стоит грузовик со снятым передним колесом. Я повернул направо, объехал оставленную машину и остановился. За кузовом, кое-как защищающим от пронизывающего северного ветра, валяется колесо, из которого торчит монтировка, вокруг ни души. Двери грузовика закрыты, тент завязан, но не настолько, чтобы нельзя было рассмотреть груз. Сквозь щели трепыхающегося брезента видны двухсотлитровые бочки с топливом. Бензовоз, вернее прицеп с ёмкостью на аэродроме есть, я сам видел. Только цистерн на железной дороге нет. Русская колея не та, что у немцев. Свои не пригнать, а трофейных мало. Топливо бочками возят. Итак, что мне видно отсюда в бинокль? Три ветки железнодорожных путей протяжённостью метров триста, может, чуть больше; одна из которых тупик с отстойником в сторону аэродрома, одна со стрелочным переводом, идущая параллельно главной колее, и соответственно то, что называется железная дорога Орёл – Смоленск. Возле путей одноэтажное здание станции, водокачка, угольный терминал в виде сарая без крыши, песочница с грибом, наподобие тех, в которых малышня играет. Справа от станции стоит броневик, за ним, в полуметре обрезанная стальная бочка, из которой выбиваются короткие языки пламени, жгут казённый уголь с хранилища, греются. Рядом с водокачкой зенитный пулемёт, обложенный мешками с песком. Оттуда тоже дымок идёт. Вот и всё. Никакой охраны больше нет. А где же немцы? Вспомни чёрта, как он появится. Там, где тупик, великолепно замаскированный склад. Снежная шапка скрадывает его, и кажется, что просто неровность местности, холм и всё. Вот из чрева этого холма они и возникли, трое, топают в сторону машин, прикрывая руками свои лица от ветра. Один, судя по зимнему обмундированию лётчика люфтваффе – шофёр. Почему не лётчик, потому что выкормыш Геринга будет в фуражке, даже в такой холод. А у этого треух с кокардой и орлом на голове, не форсит, бережёт здоровье. С началом морозов многие из обслуживающего персонала аэродромов утеплились. Привёз бомбардировщик на лётное поле труп штурмана или радиста, вот и досталась водиле его одежда, или обосрался летун, да выкинул меховые штаны за ненадобностью, пока никто не видит. Механик не возьмёт, механик – это каста. Пилот своему механику, если тот попросит, и сам отдаст, потому как многое от их тандема зависит. Но механик не попросит. А шоферюга человек не брезгливый, он и так в грязи да в смазке каждый день копается. Подберёт обосранное или окровавленное, отчистит, замоет и высушит. Двое других фрицев в шинелях, в русских ушанках и без оружия, видать, со склада работнички. Внезапно эта парочка замедлила шаг, не иначе заметили легковой автомобиль; вдруг начальство, какое приехало, а они не на месте. Оно им надо, неприятности на голову? Водитель же продолжал упорно топать вперёд. Ветер немного стих. За моей спиной раздался звук закрывающейся автомобильной двери. Я услышал, как Клаусович вылез из машины, похрустел снегом и при лёгком похлопывании брезента раздался журчащий звук. Водитель тем временем почти дошёл до нас и стал поправлять форму одежды. Но как поправить, когда ремень под курткой? И тут выступил Клаусович. Если наглость – второе счастье, то у Петера она возведена в квадрат и помножена на артистизм. Уперев кончик трости в борт грузовика, он сначала поинтересовался, почему без присмотра оставлена машина, затем в приказном тоне потребовал уточнить звание, так как на рукаве нашивка отсутствовала и, узнав, что перед ним гефрайтер, издевательски спросил, где его форма. Струхнувший немец как-то оправдывался, а когда Петер записал его фамилию в блокнот, совсем скис. И было от чего. Разило от водителя спиртным дай боже. Двое его помощников, скорее собутыльников, так и остались стоять на дороге, ожидая, чем закончится история.