Книга Двойное дыхание - Татьяна Соломатина

– Может быть, его ещё можно было спасти?

– Вы, к сожалению, не слушаете меня. И это можно понять. А я, к сожалению, не умею воскрешать из мёртвых. И знаете – это понять и тем более принять сложнее. Осознайте факт, что он был мёртв, когда вы поступили в родильный дом. Как долго он был мёртв, я сказать точно не могу. Но когда ваш муж привёз вас в приёмный покой, плод, – он намеренно избежал слова «ребёнок», – был окончательно и необратимо мёртв. Если вы хотите искать виноватых – здесь их нет. Если вы хотите решить проблему – я вам помогу, насколько смогу. Принимайте, пожалуйста, всю положенную терапию. Ходите на обработку влагалища и швов промежности. Если будут вопросы – обращайтесь к лечащему врачу или непосредственно ко мне, заведующему отделением.

Женщина отвернулась, продолжая всхлипывать.

– Что есть, то есть. Каких ещё банальностей я должен вам наговорить, чтобы вы успокоились?

Женька почувствовал, что глухое раздражение внутри солнечного сплетения готово переродиться в гнев, как оно прожигает дыру в диафрагме и, принеся временное облегчение, погружает в пучину ломки раскаяния. Гнев – слишком сильнодействующий наркотик для человека. Женька не позволял себе его принимать.

«Отче наш, Иже еси на небесах! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».

– Эта «рабоче-крестьянская» молитва безотказно нормализует энергетические потоки, – не раз говорил ему Зильберман. – Не совсем так же, как перекатывание шариков в ладони или перебирание чёток, но, как и прочие незамысловатые ритмичные действия, – весьма продуктивна. Станет невмоготу, произноси её про себя. Чётко. Время её произнесения как раз укладывается в ещё приличную даже для диалогового общения паузу.

– А чем хуже любая другая молитва или, к примеру, стихи? – интересовался Женька.

– Стихи? Ничем не хуже, если они действительно поэзия мира, а не просто какой-нибудь бездельник поссать вышел. И кроме того, в смысл ментальных построений ты вдумываешься, а твои внутренние вихри тем временем творят, что хотят. А другие молитвы просто длиннее. Я, например, и вовсе других не знаю. Возможно, тебе, с твоей памятью, будет проще. Но повторю ещё раз – эта молитва самая простая и самая ёмкая и позволяет быстро и эффективно усмирить разбушевавшегося внутри демона, будем так называть то, что не имеет названия, для пущей наглядности. Я уже не раз говорил тебе, что именно ритм, а не слова произносимых молитв или выкатывание яйца лечит всякую «бесноватую» хворь. Он синхронизирует ставшие хаотичными, в силу тех или иных причин, колебания энергопотоков человеческого тела с мировой гармонией. Если ты будешь внимателен, то увидишь, что маленькие дети и некоторая часть тех, кого даже современная психиатрия считает умалишёнными, раскачиваются, пытаясь себя успокоить. Вспомни, что делают с грудными младенцами, чтобы они уснули? Укачивают. Монотонно укачивают. И это тоже лишь синхронизация «длин волн», если угодно. Молитва – по сути, тот же ритм, если мы говорим о физике метафизических процессов, прости за иронию.

– Я столько ненормальных наблюдал, фанатично бьющих поклоны, ползающих на коленях, крестящихся на образа и молящихся, молящихся, молящихся, но особой благости в них не заметил. Не говоря уже о синхронизации с мировой гармонией.

– Я вот, Евгений Иванович, лишь иронию порой себе позволяю, а вы до сарказма изволите опускаться. Физкультура, должен вам ответить, поддерживает тонус. Спорт же калечит. Я уже достаточно узнал твой характер, мой юный талантливый друг и ученик. Так что просто поверь мне… – Женька прищурился, – на слово. Поверь, для тебя «Отче наш» то, что доктор прописал. А стихи оставь для тех, кому помогает и фармакологический препарат-генерик[100]. Лично я обеими руками за патентованные средства».

Ох, как же его не хватало!..

– Маргарита, сейчас вам введут обезболивающее и успокаивающее, – сказал Евгений Иванович, погладил её по голове, перебросился парой слов с анестезисткой, вышел из палаты интенсивной терапии и отправился в кабинет заведующей физиологическим отделением, который находился напротив родзала № 2.

Он постучал и, не дожидаясь ответа, вошёл. Кабинет мало изменился, поменяв хозяина на хозяйку. Только исчезли картины, оставив на поседевших от времени стенах штампы тёмных квадратов.

Светлана Анатольевна сидела за столом и что-то строчила своей леворукой вязью в очередную историю родов.

– Садись, Жень. Сейчас пару слов допишу. Кофе сделай себе и мне, ладно?

Кофемолка стояла на старом месте. Новые зёрна покоились в старой выцветшей банке. И даже кофеварка, под чьё урчание Женька пролистал альбом Куинджи, всё ещё держалась подальше от розетки. Так было при Петре Александровиче, и Светка скорее перенесла бы розетку, чем сдвинула хоть что-то с места.

– Она его не забрала. – Светлана Анатольевна кивнула на альбом. – Не заметила. Может, рука не поднялась. Не знаю. – Светка закрыла историю.

Речь шла о жене Зильбермана. После того, что случилось, она мгновенно очистила кабинет от стоящих личных вещей. Коллекция картин была его собственностью. Одну из них он всё собирался подарить Ситниковой. Да руки не доходили из кабинета в кабинет перенести. Вот ведь – спуститься с пятого этажа на первый оказалось дольше, чем подняться из шестнадцати в шестьдесят. Всё наше пресловутое «потом». Как будто только мы будем жить вечно. Возможно, так оно и есть, но если есть что-то близкое, родное – как можно не прожить его немедленно!

Женька подошёл к окну. В солнечных струйках пыли ему навстречу выглянула фотография в тонкой багетной рамке, висевшая над кроватью.

– Да уж. Немедленно… – тихо сказал он.

Это фото сделал анестезиолог Потапов у ЗАГСа, после того как Машка и Женька расписались. Они не хотели шумной, изматывающей нервную систему и опустошающей карманы свадьбы и, пригласив друзей к Женьке домой к определённому часу, отправились узаконить свой союз перед Богом и людьми простым оттиском печатей в паспорта. Кеды с кроссовками надевать не стали. Нарядились прилично. На Мане было одеяние, именуемое Женькой «умри грусть», – ничего откровенного, кстати, как мог уже предположить искушённый читатель. Напротив, весьма целомудренное длинное трикотажное платье. В обтяжку. Но почему-то в нём Мария Сергеевна была куда сексуальнее, чем в любой из многочисленных коротких юбочек. Женька с трудом обнаружил в своём гардеробе одну-единственную пару не джинсовых и не кожаных штанов. И одну-единственную, но весьма приличную и модную рубашку. Откуда они там взялись, он не мог вспомнить, несмотря на все свои мнемонические способности.

– Это «происки» тёти Ани, можешь не сомневаться! – заверила Машка, доставая тряпки из шкафа.