Книга Муравечество - Чарли Кауфман

— Смотри, куда прешь! — тявкает ее хозяин.

Я извиняюсь, складывая ладони в фигуру, которая на языке жестов, несомненно, означает: «Тс-с-с! Не хочу, чтобы Цай меня заметила». Она и не замечает. Конечно же, не замечает. Каково это — быть настолько независимой? Я говорю себе, что иду за ней, чтобы проверить, не идет ли она к Барассини, чтобы узнать, не сообщники ли они. И это одновременно и правда, и оправдание. Преследовать женщину — это сталкинг, а я все-таки воук, так что знаю, что женщины живут в страхе из-за сочетания разницы в размерах между полами и культуры токсичной маскулинности и задача мужчин — вести себя вежливо и уважительно к женщинам, распознавать социальные сигналы и действовать соответственно. «Нет» значит «нет». А еще — зачем им вообще говорить «нет»? Это несправедливое бремя. Мужчины должны научиться распознавать отказ по взгляду — или по отсутствию взгляда. Жестикуляция, пожимание плечами, покашливание, урчание в животе. Такому должны учить еще в школе или, может, в обязательных летних учебных центрах для мальчиков. С этим что-то надо делать. Разумеется, в данных обстоятельствах Цай легко могла бы со мной справиться. Она молодая и высокая, у нее гибкое и мускулистое тело. От мысли о том, как со мной справится Цай, между ног возникает сексуальное волнение. Я наблюдаю за ее задницей и представляю, как она прижимает меня к земле. Садится на лицо. Я жалкое создание. Я жук, слизняк, муравей.

Она входит в бар под названием «У Мэка». Я считаю до пятидесяти семи и захожу следом. Это дешевая забегаловка, в этот час здесь тихо и спокойно. Над барной стойкой висит унылая золотая рождественская мишура. По-моему, сейчас май. Цай садится на стул и заговаривает с барменом. Очевидно, они знакомы. Они над чем-то смеются, и ее смех для меня — это сюрприз и откровение. Громче и глубже, чем я представлял. Но именно такой беззаботный, как я и думал. Я влюблен вне всякой меры. Бармен — ее парень? Он молодой, татуированный, красивый, с широкой грудью и точеной челюстью. Могу представить, что в их паре он бы доминировал и ей бы это нравилось. Я никогда не смог бы над ней доминировать, даже в фантазиях.

Я сажусь за стойку, за три стула от нее, между нами — никого. Бармен наливает ей выпить — конечно же, какой-то приличный виски. Бросает взгляд на меня.

— Сейчас подойду, приятель, — говорит он.

Он называет меня «приятелем», причем дружелюбно, не снисходительно. Я немного взволнован. Мы равные. Мы друзья. Приятель. В мыслях вспыхивает образ — мы с барменом занимаемся сексом, — который я тут же быстро и мастерски подавляю.

Бармен идет ко мне, Цай отпивает виски.

— Что будешь пить, приятель?

Теперь все по-другому. Из-за повтора слова «приятель» кажется, что это просто заученная фраза. Я чувствую себя отвергнутым и пристыженным. Он всех называет «приятелями».

— Я буду висок, — говорю я.

— Висок?

— Виски?

— Скотч, ржаной?..

Теперь ему не терпится вернуться к Цай.

— Эм-м, ржаной, — говорю я, потому что где-то слышал, что это сейчас в моде.

— Какой марки?

— Выбери сам, — говорю я и тут же чувствую, что это звучит кокетливо: так могла бы сказать ему девушка.

Он смеряет меня взглядом.

— Кажется, тебе, мужик, будет по вкусу «Краун Роял», — говорит он.

Просто потрясающе, как я за одну секунду могу почувствовать себя девочкой, а потом тут же большим мальчиком, но только что так и случилось, потому что он назвал меня «мужчиной», и оттого я странным образом чувствую себя девочкой. Я горд. И унижен. Я хочу ему понравиться. Я мог бы стать его приятелем; я мог бы стать его девочкой. Мы могли бы быть приятелями, которые иногда спят друг с другом.

— Звучит неплохо, — говорю я.

Он поворачивается к полкам за бутылкой. Я бросаю взгляд на Цай.

— О, привет, — говорю я.

Она впервые смотрит на меня. По отсутствующему выражению на ее лице очевидно, что ей не в первый раз говорит «О, привет» мужчина в баре. Ее лицо непроницаемо. Я ужасно ее люблю.

— Извини, что отвлекаю, — говорю я, — но я видел тебя на сцене во время выступления Барассини.

Она кивает.

— Вообще-то я сидел рядом с тобой в зале. Так что… привет.

Я хихикаю. Я жалок. Хочется спрятаться под обивкой своего стула.

— Привет, — говорит она безо всякой интонации и отворачивается к выпивке, к бармену, что-то тихо ему говорит. Не могу расслышать. Он ухмыляется. Она ухмыляется.

Сейчас или никогда. Я делаю глубокий вдох.

— Это было потрясающе, — говорю я. — Он так много знал о твоей жизни. И мне очень жаль насчет твоего ученика… Питер, верно? Должно быть, это так…

— Я соврала, — говорит она.

— В каком смысле?

Она пожимает плечами.

— Все, что я там сказала, было выдумкой.

— Хм. Значит, ты с гипнотизером заодно?

— Нет. Просто хотела повалять дурака. Не знаю ни одного человека с именем на «П». Ни одного мертвого ребенка. Я даже не учительница. Ненавижу детей.

Господи, есть ли в мире хоть кто-нибудь настолько совершенный? Даже не думает извиняться, в то время как я из кожи вон лезу, чтобы доказать миру, как сильно люблю собственную дочь, которую ненавижу, причем по уважительной причине. У моей дочери единственная цель — унижать меня публично. В ее возрасте я был по-настоящему амбициозен, мечтал чего-то достичь, преодолеть трудности, обрести любовь, но Грейс — ее ведь Грейс зовут? — ничего этого не жаждет. Она живет, чтобы делать мне больно. В каком-то смысле она сродни аутоиммунной болезни: явилась из моих чресл и теперь существует, чтобы нападать на меня.

Она меня стыдится. Нет сомнений, она бы предпочла другого отца — с квадратной челюстью, такого, с которым хотелось бы пофлиртовать ее маленьким болтливым подружкам. Отца в стиле «твой папа такой милый». Не эксцентрика. Например, бармена. Возможно, нет ничего более странного, чем когда тебя ненавидит тот, кто наполовину ты. При дальнейшем размышлении, возможно, нет ничего удивительного в том, что плод моих чресл испытывает ко мне те же чувства, какие я и сам к себе испытываю. Канадский режиссер Дэвид Кроненбауэр снял фильм под названием «Выводы». В нем негативным импульсам людей даруется собственная жизнь. Быть может, так и выглядит реальность отцовства. Хотел бы я, чтобы она смотрела на меня так, как сам на себя я смотреть не способен, — с добротой, — но это невозможно: у нее мои гены и гены моей бывшей жены, чьи гены тоже меня ненавидят.

Цай допивает виски, говорит «спокойной ночи» и целует бармена на прощание. Целует в щеку, но прижимается к ней губами довольно долго. Я допиваю до дна свой чудовищный ржаной виски, кладу на стойку десять долларов, благодарю бармена, считаю до пятидесяти семи и выхожу за ней.

Глава 28

На улице я бешено вращаю головой, пытаясь ее отыскать. Вот она! Идет на север. Ну конечно: лучшее направление.