Книга I love Dick - Крис Краус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Иерусалим! Святая Земля!» – так он когда-то описывал это место Констанс. Нгаруаваия с ее широкой рекой и покатыми холмами была местом действия легенд маори о предках, столь же эпичных, как и греческие боги. Пятнадцать лет назад здесь был рок-фестиваль, после него образовалась коммуна. Но сейчас, в четыре часа дня, когда грозовые тучи перекатываются по этому поздневесеннему небу, Эрик проклинает размах этого места. Он все идет и идет, мимо магазинов подержанной бытовой техники, мимо занюханных бургерных. Эрик вернулся из путешествия «за моря». Он смог добраться только до Сиднея, затея провалилась. Почему-то он так никогда и не придумал, чем ему заняться по жизни. Социальная работа? Курсы по лепке? Ему так и не встретились нужные люди. На каждое утверждение находилась сотня обоснованных отрицаний. Его единственным гетеросексуальным опытом оставался тот раз, когда он вроде-как-изнасиловал Констанс в подсобке лесного домика Берта Эндрю через два года после выпуска из школы. И все-таки он не был квиром. Он понял это во время семейной терапии. Голоса разговаривали; они никогда не говорили ему, что делать. Эрик проходит десять кварталов по Мэйн-стрит до края города, поднимает большой палец, чтобы поймать попутку до Винсента, продолжает шагать. Хотя бы дождя нет.
За неделю до этого в Веллингтоне к Эрику ни с того ни с сего наведалась Констанс Грин, которую он не видел восемь лет. Во время одной из ее сумбурных поездок из нью-йоркского Ист-Виллиджа она отыскала его, дозвонившись до Сирила Джонсона, теперь архиепископа епархии в Окленде. Недалекая, взбалмошная Констанс, оставшаяся тем же нагромождением мнений и модных шмоток, спросила Эрика, может ли она снять о нем видео. «О чем?» – спросил он настороженно. «Ой, ну ты знаешь, о тебе», – ответила она. Он отказал ей, задействуя свой звучный голос, скрывающийся за неуклюжими повадками: «С чего это я должен позволить тебе смеяться надо мной?» Это ее осекло. Возможно, дистанция между ними не была такой уж интересной.
* * *
30. В субботу, восьмого апреля, мы провели чудесный день вместе. Ты приехал в мотель около полудня, и меня слегка потряхивало. Тем утром вместо того, чтобы пойти в тренажерный зал, я осталась дома и писала о Дженнифер Харбери. Она стала новостью месяца после того, как практически единолично свергла военный режим в Гватемале. Дженнифер, американская левая юристка, на протяжении трех лет добивалась того, чтобы гватемальская армия эксгумировала тело ее мужа – пропавшего индейского лидера повстанцев. История Дженнифер очень вдохновляла… и я обрадовалась, что наткнулась на нее, хотя единственной причиной, почему я хотела о ней написать, было желание отвлечься от тебя. Я перескакивала с Дженнифер на Эфраима и обратно, с себя на «Дерека Рафферти». Ты был в таком ужасе, когда увидел свое имя в двух последних рассказах, и я подумала, что если бы могла написать о любви, которая способна изменить мир, то мне бы не пришлось писать о тебе лично.
Трахни ее разок, и она напишет об этом книгу, мог бы сказать ты или любой другой.
Я становилась тобой. Когда я вытолкнула тебя из своих мыслей, ты вернулся во снах. И вот теперь мне нужно было доказать истинность моей любви к тебе, сдерживаясь, учитывая твои желания. Я должна была действовать отзывчиво, ответственно… Я изрыгала слова и конструкции, которые вычитала в твоей книге «Министерство страха».
32. Мы немного поболтали, выпили сока. Тебе понравилась перестановка, которую я сделала в комнате мотеля. (Она была завалена талисманами и арт-объектами, которые мне подарили мои лос-анджелесские друзья, справедливо полагая, что я нуждаюсь в защите.) Мы рассмотрели исцарапанную желтую картину Сабины Отт и фотографию Дэниела Марлоса; на ней люди с дилдо в виде бананов стояли посреди пустыни. Она заинтриговала тебя негетеросексуальными образами секса, но тебя немного напрягло то, что члены могут быть мишенью для шуток. Приклеенные скотчем к стене фотографии Кита Ричардса и Дженнифер Харбери (лейтмотивы этой бредовой истории о моей вымышленной ковбойской любви к «Дереку Рафферти») не остались незамеченными. Мы еще немного поговорили, и ты объяснил, что не обращал на меня внимания вчера на открытии выставки из-за того, что все становилось слишком соотнесенным между собой. Я поняла. Потом мы оба проголодались. За обедом в соул-фуд-ресторане на бульваре Вашингтон я рассказала тебе о провале моего фильма. Потом ты признался, что последние пару лет перестал читать. Это разбило мне сердце. Снаружи скрежетал субботний день восточной Пасадены. Ты заплатил, и мы поехали в заповедник за Лэйк-авеню на моей арендованной машине.
«Ну поехали в Баттерфлай-Крииииик!»
Мы шли по грунтовой дороге вдоль еще зеленой горы и все между нами выровнялось. Ты казался таким открытым. Ты рассказал мне все о двенадцатилетнем себе – мальчике, сидевшем на краю спортивной площадки где-то в Мидлендс, читающем на латыни истории о великих императорах и войнах. Ты прочел свой путь в мир точно так же, как мой муж. Ты рассказал мне о других событиях твоей жизни и о том, что ты оставил позади. Ты был так несчастлив. Эмоциональное соблазнение. Солнце было очень теплым. Когда ты снял рубашку, казалось, ты ждешь, что я дотронусь до тебя, но я сдержалась. Желать ответственно. У тебя была такая мягкая, такая бледная кожа, как у инопланетянина. «Тихий океан начинается здесь», – сказала я. Ландшафт на холме напомнил мне о Новой Зеландии.
На холме в Пасадене нет бабочек. Но если выйти к поляне, там будет водопад, и именно там я сказала тебе, как я тобой восхищаюсь, а ты сказал или намекнул, что я помогла тебе осознать некоторые вещи в твоей жизни. И все казалось податливым, как ветка кипариса, хрупким, как скорлупа.
