Книга Месть фортуны. Дочь пахана - Эльмира Нетесова

Седой держал в руках своих кентов. Малина его постоянно обновлялась. От тис первых блатарей, с какими пахан бежал

из зоны, остались всего трое. Но и те состарились, обессилели. Они обучали своему делу новичков — совсем молодых ребят, прошедших колонии и тюрьмы. У них было все, кроме опыта. Его они набирались в малине.

Седой никого не выделял. Он относился ко реем одинаково. Никому до конца не доверял.

Все воры его малины имели свои слабости. Одни — дышать не могли без шмар, другие — водку глушили не просыхая. Были и те, кто всему на свете предпочитал барахло и при первом же случае переодевались по десятку раз на день. Имелись свои сластены, обжоры, чифиристы и даже пара лидеров— шестерок. Их Седой давно бы вытурил, но не было замены, таких же работящих честняг и чистюль.

Не имел слабостей лишь пахан. Он жил в малине, но оставался в одиночестве. Женщины Земнухова не интересовали. Иногда, крайне редко, он заглядывал к шмарам. Но через час уже покидал притон, никогда не оставался на ночь.

Ту, с какою был недолго, не помнил в лицо, не интересовался именем и возрастом. Гасил свет. Никогда не ласкал. Справив свое — одевался, включал свет. Сунув деньги в руки шмары, тут же молча уходил.

Потаскухи за это не любили Седого. Неохотно шли к нему, зная за ним все его пороки.

Пахан думал, что проживет так весь свой век. Но… Судьба распорядилась иначе.

В одну из глухих ночей возвращался пахан с тремя кентами с дела. Тряхнули железнодорожную кассу. Милиция «на хвосте» повисла. Свистками всю улицу взбудоражила.

Седой бежал впереди. Кенты следом, по пятам неслись. И, как назло, ни свернуть, ни спрятаться некуда. Громадные многоэтажные дома центральной улицы стояли плечом к плечу.

Седой уже задыхаться стал, уставать, как вдруг приметил открытое окно на первом этаже. Слегка подтянувшись — запрыгнул. Кенты, ничего не заметив, проскочили мимо.

Земнухов слышал, как под окном пробежал наряд милиции, кто-то из них по рации вызывал машину.

— Вы как тут оказались? — услышал голос совсем рядом. Вгляделся в полумрак комнаты.

Завернутая в полотенце женщина только вышла из ванной, стоит в растерянности перед постелью. Седого она случайно приметила и не могла понять, откуда он к ней свалился? Если вор, то почему стоит на полу, возле батареи и не собирается ничего брать? Если насильник, почему на нее не смотрит?

— Что вам тут нужно? — повторила вопрос погромче. Седой прижал палец к губам. В это время под окном пробегали, топоча сапогами, милиционеры.

Женщина удивленно умолкла. Она не видела лица непрошенного гостя. Он сидел, повернувшись к окну.

Женщина подошла к окну, хотела выглянуть. Седой, испугавшись того, что она сдуру закричит, вскочил, закрыл окно и отодвинул хозяйку в глубь комнаты. Та, пятясь, наступила на полотенце и оно мигом слетело с плеч.

Земнухов оглядел безукоризненную фигуру и обалдел. Он вмиг забыл о кентах, о том, как и зачем здесь оказался. Он сделал шаг к женщине:

— Одна живешь? Где мужик твой? — спросил пересохшим ртом.

— Вам какое дело? Уходите! — указала на дверь.

Пахан тихо усмехнулся:

— Не бойся. Я не бандит.

— А чего от милиции убегал? Порядочным людям бояться нечего.

— Что ты понимаешь в том? — отвернулся к окну, за каким стояла глухая тишина ночи. Он направился к нему, но женщина остановила:

— Выходите через дверь. Зачем же по окнам прыгать? Я одна живу. Вас у двери никто не остановит. Ступайте спокойно, — предложила тихо.

— А ты красивая! И как такая баба одна живет? Ведь от тебя глаз не оторвать! — оглядел женщину. Та стояла в растерянности, забыв о полотенце. Видно, никто не говорил ей таких щемящих душу слов. А Седого будто прорвало:

— Нет в свете бабы красивее тебя! А уж я всяких видел! Ни одной не сравниться! Чудо ненаглядное! Диво, а не женщина! Таким не пешком, таких на руках носить надо, как сказку иль мечту!

Женщина хотела укрыться полотенцем, но Седой взмолился:

— Подожди. Побудь вот так, как есть! Дай налюбоваться хоть раз в жизни! — подошел к женщине несмело, та, согретая восторгом, потянулась к Седому неосознанно. Да и то сказать правду, годы одиночества не дарили радостей. Ровесники давно семейными стали. А она так и оставалась одна.

— Голубка моя! — стиснул Седой в объятиях. Прижал к себе дрогнувшую от стыда. Мигом погасил свет.

Утром, уходя от нее, обещал наведываться. И приходил. Целых два месяца, пока не возникла нужда покинуть город, уехать подальше, хоть ненадолго.

Но судьба словно отвернулась от пахана, и подарив улыбку однажды, показала оскал. И Седой попал в руки милиции. Потом в ходку. Там получил дополнительный срок за убийство охранника.

Гнилозубый тот паршивец вздумал сделать из Седого тренировочную грушу. И молотил его каждый день вместе с такими же негодяями, как сам. Седой терпел сколько мог. А на третьем году не выдержал. Сунул пальцами в глаза сопляка, выдавил сразу. Кулаком темя прошиб. И поддев на тупой носок ботинка, въехал в печень — в первый и последний раз.

За свое отплатил, всего один раз. Сам втихомолку кровью харкал после каждого занятия. Гнилозубый на нем новые борцовские приемы отрабатывал. Хвалился перед сослуживцами, не понимая, что у каждого есть своя точка кипения и предел, через какой никому нельзя переступать.

Охранника свои защищали. Седого — адвокат. Хотели расстрел дать. Но не обломилась эта радость начальнику зоны. И Седого увезли в зону особого режима со сроком в десять лет.

Оттуда он сбежал через пять лет.

Эту зону помнил всегда, даже во сне. Холодную и мрачную, как могила, затерявшуюся в самом сердце Камчатки.

Сколько раз он там прощался с жизнью от холода и голода, от нечеловечьей усталости, от кулаков бугров, отбиравших его кровную пайку и баланду.

Не раз, придавив к стене, брали на перо, требуя зарплату. Отбирали посылки, оставляя крохи. Он понимал: в одиночку не справиться. Но и до воли не дотянуть. И вот тут попал в эту зону Шакал. С ним Седой сбежал из зоны.

Когда вернулся в малину, кенты глазам не поверили. Седой — тоже. От прежней — половины не уцелело. Одни в ходках, другие — откинулись, иные слиняли в откол или в другие малины, кого-то милиция в деле размазала иль свои — за подлянку замокрили. Седой слушал, как дышали кенты без него.

— В общаке — пыль! Нет ни хрена! В дела ходить опасно. Ментов прорва на каждом шагу! И все лафовое — другим малинам отошло, чьи паханы на воле! Туда — не сунешься, — жаловалась малина.

Пахан взъярился. И в первую неделю тряхнул универмаг и сберкассу. Знал, что даром это не сойдет, что законники поднимут кипеж, сорвал малину, повез подальше от разборок и сходов. И залегла малина на дно. Так велел Седой, отправившийся к своей зазнобе, решил узнать, живет ли она по прежнему адресу. Ведь за все годы ни одного письма ей не прислал, не сообщил, где находится, не просил ждать…