Книга Грех и чувствительность - Сюзанна Энок

Валентин усмехнулся.

— У меня бывают моменты прозрения, которые удивляют меня самого. И сейчас просто один из них.

Он чуть было не выдал себя. Нельзя, чтобы ее братья заподозрили, что он не ограничивается тем, что только присматривает за ней.

Тем временем лорд Хеннесси начал рассказывать какую-то непристойную историю о служанке и бароне. Валентин не поверил ни единому слову. Однако высказывать свое недоверие вслух воздержался, потому что пришлось бы выслушивать объяснения и мнения по этому поводу каждого из присутствующих, а он жаждал быть совсем в другом месте. Ведь пока не закончат обсуждать идиотскую сплетню, мужчины присоединятся к леди, расположившимся в гостиной.

Разумеется, он не собирался вести с Элинор серьезные разговоры, ему просто надо было узнать, что означал ее взгляд, и убедиться, что она не проявляет особого интереса к Ноулвиллу. В конце концов, пока Мельбурн не протрубил отбой, он все еще обязан присматривать за ней.

— Может быть, мы теперь присоединимся к леди? — спросил лорд Голдсборо. — Не хочу, чтобы они забыли о нашем существовании.

— Слава тебе Господи, — пробормотал Валентин, поднимаясь на ноги.

Шей фыркнул.

— Тебе нужно проводить больше времени в цивилизованном обществе.

— Нет уж, покорно благодарю. Лучше проводить там меньше времени. Тогда оно перестанет меня раздражать.

— Ты безнадежен.

— Мне говорили об этом.

Когда они вошли в гостиную, все леди над чем-то смеялись. Элинор тоже улыбалась. Он замедлил шаги, глядя на нее. Как все странно, однако. Всего несколько недель назад он считал ее всего лишь сестренкой своего друга, ребенком, которого он знал много лет, существом, скорее похожим на любимое дитя, чем на женщину.

Когда он вошел в комнату, леди Голдсборо обратилась к нему.

— Лорд Деверилл, там есть свободное место рядом с леди Вендермир, — воскликнула графиня, жестом указывая на старую даму.

— Вижу, — сказал он, усаживаясь рядом с Элинор.

— Вам следовало сесть рядом с леди Вендермир, — пробормотала Элинор. — Она туга на ухо, и ей не помешает компания молодого джентльмена.

— Пусть кто-нибудь другой развлекает ее. Я здесь не единственный мужчина, и предпочитаю, чтобы разговор был двусторонним.

Ему хотелось спросить, как она себя чувствует и не сожалеет ли о прошлой ночи. Однако, задав вопросы, пришлось бы остаться, чтобы выслушать ответы, а ему этого не хотелось.

— Я была удивлена, увидев вас здесь сегодня, — тихо проговорила она, пока остальные гости уговаривали леди Голдсборо сыграть что-нибудь на фортепьяно.

Валентин пожал плечами.

— Здесь можно поужинать не хуже, чем в любом другом месте.

— Значит, это никак не связано со мной?

Какое-то мгновение он просто смотрел на нее. Элинор предпочитала говорить прямо — он знал эту ее особенность. Обычно он тоже предпочитал прямолинейность, но только не сегодня.

— А разве должно быть связано?

— Нет. Наверное, нет.

— Видите ли, я подбросил монетку, — солгал он, — чтобы решить, пойти ли сюда или на суаре к Стюартам. Стюарты, правда, выиграли, но я вспомнил, что у них две незамужние дочери. Этим и объясняется мое присутствие здесь.

— Понятно. — Она взглянула на группу гостей, собравшихся вокруг фортепьяно. — Вы позволите мне задать вам вопрос? — медленно сказала она.

— Конечно.

— Прошлая ночь что-нибудь значит для вас? Проклятие!

— Прошлая ночь? Разумеется. Она была очень приятна, вы были необычайно красивы, а я очень давно не плавал. — Он чуть было не добавил, что не прочь повторить эксперимент, но вовремя спохватился.

— Плаванием вы давно не занимались, — согласилась она. — Зато остальным занимаетесь чаще.

— Я никогда не делал из этого тайны, Элинор, — сказал он в ответ. Боже милосердный, не может быть, чтобы она ревновала! Он этого не хотел, но не хотел, и обсуждать прошлую ночь. — Как покатались с Роджером Ноулвиллом этим утром?

— А как вы поболтали с сестрами Мэнделей?

— Скучнее не придумаешь, но это позволило убить время.

Она пристально посмотрела на него.

— Значит, не было ничего такого, что вы предпочли бы делать?

Он не понимал, то ли она хотела высказаться об отсутствии у него предприимчивости, то ли просто напрашивалась на комплимент. В любом случае ему пришлось бы кое в чем признаться, а он не был готов к этому, как не был готов терпеть ее разочарованный взгляд.

— То, чем я предпочел бы заниматься, было невозможно, поскольку вы оказались заняты.

Элинор удивленно приподняла брови.

— Вот как? Значит, вы…

— Да, но вы поставили условие, и я намерен отнестись к нему с уважением.

— Значит, вам всего лишь остается переключить внимание на следующую женщину?

Как будто он мог выбросить из головы Элинор. Разговор становился слишком откровенным и мог подтолкнуть его к анализу собственных поступков, то есть к самокопанию.

— Элинор, ведь это не я хотел изменить что-то в своей жизни. Этого хотели вы. И если вы пожелаете чего-нибудь еще, я с радостью помогу вам. Но не ждите, что я изменюсь хотя бы на йоту. Я вполне доволен своей жизнью в том виде, как она есть.

— Вы хотите сказать, что предпочитаете безответственность и ограничиваетесь ни к чему не обязывающими связями? — спокойно сказала она.

— А это уж вас, черт возьми, не касается. К тому же именно вы сказали «только одна ночь». — Он встал, все еще стараясь говорить тихо: — Не ждите, что я стану монахом или еще кем-то в этом роде потому лишь, что…

— Извините, — перебила она, тоже поднимаясь на ноги. — Если не возражаете, я должна выполнить кое-какие обязанности и заодно принять серьезные решения о своем будущем. От ваших слов у меня разболелась голова.

— Это у меня от вас болит голова, — сердито заявил он. — Оскорбляйте меня, если от этого вам становится лучше, но советую немного подумать. И тогда вы обнаружите, что скорее завидуете мне.

— Возможно, вы кое в чем правы, — призналась она, крайне удивив его. — Вы говорите и делаете, что хотите, водите компанию с теми, с кем нравится. Но вы ведь не любите никого, кроме себя самого.

Это было уже слишком.

— Спасибо за откровенность, — резко сказал он и, повернувшись, вышел из комнаты.

Только оказавшись в своей карете, он осознал, что все еще держит в руке бренди. Осушив одним духом стакан, Валентин бросил его противоположное сиденье. Если бы он лучше соображал, то напомнил бы этой девчонке, что всего лишь прошлой ночью она объявила его, чуть ли не героем. Разумеется, он не бесчувственный чурбан, но предпочитает ни с кем не делиться своими чувствами.