Книга Мое непреклонное сердце - Джо Гудмэн

Ноги его, сильные и стройные, поросли льняными волосами, еще более светлыми, чем волосы на его голове.

Кожа была одновременно и шершавой, и шелковистой и чудесным образом отличалась от ее собственной. Она потерлась ногой о его икру, наслаждаясь ее теплом и упругостью, и вдруг дрожь сотрясла сначала его тело, а потом и ее.

Колин движением колена разъединил ее ноги. Она выгнулась под ним, когда он налег на нее всей тяжестью своего тела. Дыхание его участилось, но в движениях не было никакой спешки. Когда он поднял торс, она почувствовала, что ей не хватает его тепла. Он подхватил ее колени и развел в стороны. Она вцепилась ему в руки, и тут он проник в нее.

Первый толчок причинил ей боль. Второй принес ощущение наполненности. После этого он затих, давая ей почувствовать свое присутствие в ней. Ее лоно было тесным и окружало его как мягкий нежный футляр. Мышцы ее сократились, потом привыкли, и, когда он выходил, она попыталась воспротивиться этому, превратив его отход в невероятное наслаждение.

Она уже знала ритм. Он обучил ее этому руками и пальцами. Теперь она двигалась вместе с ним, отвечая на каждое его усилие. Он шел вперед, и она охватывала его ногами и удерживала коленями. Она чувствовала на груди его горячее дыхание, но кончик языка был еще горячее, и Мерседес казалось, что по ее коже пробегают искры.

Толчки были сильными и размеренными, пока его не захватила нарастающая волна наслаждения. Она почувствовала, как изменился ритм: быстрые и поверхностные удары следовали все быстрее и быстрее. И наконец огненный бутон в ее чреве раскрылся, и его семя излилось в нее.

Он встал первым, тихо выскользнул из постели в гардеробную и там помылся. Вернулся он, неся в руках таз с водой и полотенце. Мерседес натянула на себя простыню, но он отбросил ее. Она попыталась отвернуться, но он упрямо повернул ее к себе, с непроницаемым лицом намочил в тазу край полотенца и вложил его ей между ног. Оно окрасилось той же кровью, которая была и на нем.

— Ты была девственница, — сказал он без всякой интонации. — Я не был уверен…

«Еще один удар», — подумала она. И это опять было больнее, чем все, что он причинил ее телу. Она закрыла глаза рукой, пока он мыл ее, будто это могло сделать ее невидимой для него и для нее самой. Когда он закончил, она спросила:

— Можно мне надеть ночную рубашку?

Он протянул ее, и она надела рубашку через голову, но, когда стала подниматься с постели, он положил ей руку на плечо. Ему не нужно было даже прикладывать какую-то силу. Тяжести его руки было достаточно.

— Теперь я хочу уйти в свою комнату, — сказала она.

— Нет.

Он не стал ничего объяснять, но, убрав на пол таз и полотенце, лег на постель рядом с ней. Простым движением — одна рука под коленом, другая — на плече — он изогнул ее тело в той же позе, которую занял и сам. Они лежали теперь рядышком, как две ложки в бархатном футляре.

Колин никогда не спал долго и никогда не засыпал крепко. Это вошло в его привычку с первых дней в работном доме Каннингтона, когда он заметил, что старшие мальчики часто по ночам хотели чего-то от младших. Ему удавалось отбиваться от них, хотя он и не знал, против чего и почему он сражается. Ответы на эти вопросы пришли к нему гораздо позднее, когда Джек Куинси взял его на борт своей «Морской танцовщицы». Его привилегированное положение по отношению к капитану и зоркий глаз Куинси не всегда могли защитить его. В команде были люди, воспринимающие его особое положение как вызов. В самом начале путешествия Колина однажды приперли к стене на складе оружия, где на его глазах был изнасилован другой юнга. Два его насильника удовлетворились своей первой жертвой и отпустили Колина. Они никогда не произносили вслух угрозу, что позабавятся с ним таким же манером. Даже в таком молодом возрасте Колин чувствовал, что это придавало особый вкус той игре в кошки-мышки, которую они предвкушали.

Но им так и не удалось его поймать. Одного из них смыло волной во время ужасного шторма в Северной Атлантике. Другой умер от отравления. Никто и никогда не подозревал Колина в том, что он причастен к этому.

Колин не ожидал, что ему удастся крепко заснуть в эту ночь, но ему не хотелось вылезать из постели. Предвкушение возможности полежать рядом с Мерседес, свернувшейся у него под боком, сознавая, что совсем недавно они были так близки, давало удивительно приятное ощущение. Он представлял, как будет смотреть на нее, спящую, и прислушиваться к ее тихому дыханию. Весь его предыдущий опыт и не допускал, что может случиться обратное.

Мерседес освободилась из легких объятий Колина, когда сама собой погасла лампа. Как только он заснул, она повернулась к нему лицом и долго лежала на боку, разглядывая его, поражаясь незащищенности, проступившей на мальчишески юном лице во время сна. Не было ни скептической, слегка загадочной улыбки, ни цинично поднятой брови. Нижняя челюсть расслабленно опущена, губы приоткрыты. На лоб упала прядь золотистых волос. Дважды она пыталась убрать ее, но та каждый раз возвращалась на место. В конце концов она оставила ее в покое. Его ресницы маленькими веерами лежали на щеках, и при ближайшем рассмотрении оказалось, что на концах они темные.

Мерседес бросила последний взгляд через плечо, стоя у письменного стола. Колин сладко спал. Она взяла оставленный для нее чек и поспешила к выходу. Если он проснется, то сразу исчезнет это его мальчишеское выражение лица. В эту ночь она не впервые задумалась над тем, как ребенок превращается в мужчину.

Со времени исчезновения графа его комната оставалась нетронутой, если не считать, что время от времени там вытирали пыль. Она нашла оба чемодана в гардеробе и быстро уложила в них одежду. Она не пошла в свою комнату одеваться, а вместо этого выбрала из графской одежды пару брюк, рубашку и пиджак и надела их. Чтобы брюки не спадали, она подпоясалась галстуком. Ей пришлось дважды подвернуть манжеты пиджака, чтобы не путаться в рукавах. Потом она свернула узлом волосы и упрятала их под шляпу, выбранную из графского гардероба. Конечно, никто не принял бы ее за графа Уэйборна, но если смотреть со стороны, она вполне могла бы сойти за мужчину.

Собрав чемоданы, она потащила их в кладовку, прихватив заодно и пару графских башмаков. Ее ноги были слишком малы, и она стучала бы при ходьбе в них по деревянному полу, как подкованная лошадь. Поэтому Мерседес не стала надевать их сразу. Сначала она взяла из кладовки хлеба, фруктов и сыра и уложила все это в чемодан. Она заранее решила для себя, что не будет брать ничего спиртного. Если это и был бунт, то совсем ничтожный, но Мерседес радовалась и малейшей возможности ослушаться приказа графа. Когда она укладывала дуэльные пистолеты, то взяла один и для себя. Вставив в него запал и зарядив его, она положила оружие в карман брюк.

Сверху из холла послышался громкий бой часов — пробило три. Мерседес не предполагала, что уже так поздно. Значит, какое-то время она проспала в объятиях Колина, как и он… Неужели он тоже просыпался и смотрел на нее? И у нее во сне было такое же, как и у него, беззащитное лицо? Оставалось надеяться, что это было не так. Мысль об этом вселяла в нее беспокойство. Ведь она не должна показывать Колину свою слабость.