Книга Глашенька - Анна Берсенева

Глаша ничего не понимала. То есть ненависть к ней его жены была, конечно, понятна, но при чем здесь развод, пожива, почему семья бывшая?..

– Елена Алексеевна, я ничего не понимаю! – Она сама расслышала, что ее голос звучит почти жалобно. Это было стыдно, но наплевать. – Кто с кем развелся?

– А никто ни с кем! – бросила Коновницына. – Не твое собачье дело, поняла? Убирайся ко всем чертям, пока не выпнули.

И, не утруждаясь больше объяснениями, она развернулась на месте так, что взвизгнул под ее каблуками паркет, и вышла из комнаты – исчезла в глубине дома.

«Она совсем не постарела», – невпопад подумала Глаша.

Но раздумывать об ослепительной красоте госпожи Коновницыной, стоя посреди особняка, из которого ей велели выметаться ко всем чертям, было глупо. Да и смысла в этом не было: что здесь она не узнает о Лазаре ничего, ей дали понять более чем ясно.

Глаша вышла на улицу. За те несколько минут, что она беседовала с разгневанной дамой, снова поднялась утихшая было метель. Как всегда это бывало в их северной местности, все кругом взвихрилось сразу и так сильно, что даже здесь, на ограниченном пространстве перед домом, непонятно было, куда идти.

«Сбились мы, что делать нам?» – мелькнуло у Глаши в голове.

Она обозвала себя дурой и, одолевая ветер, поплелась к воротам, которые смутно маячили в сплошной вьюге.

Куда двигаться за воротами, было и вовсе неизвестно. И даже не вследствие Глашиного топографического кретинизма, а просто потому, что добраться до города пешком было невозможно, а представить, что кто-нибудь из здешних обитателей решит подзаработать извозом, – тем более.

Подняв повыше воротник пальто, Глаша пошла направо: решила, что приехала она именно оттуда.

– Постойте! – раздалось у нее за спиной.

Ей показалось, что это просто вскрик ветра, но она все же остановилась, оглянулась. Высокая мужская фигура темнела в проеме ворот, приближаясь.

Когда фигура приблизилась совсем, Глаша поняла, что это не мужчина, а мальчик. И не высокий он, а просто долговязый, как страусенок или птенец еще какой-нибудь крупной птицы.

– Постойте, – повторил мальчик. – Вы зачем в лес идете?

– Разве в лес?

Глаша смотрела на него как завороженная.

– Ну да, – кивнул он. – Там лес.

Он махнул рукой в том направлении, которое Глаша считала направлением к городу. Жест был такой знакомый, что она чуть не заплакала.

– Я думала, там город, – сказала Глаша.

– Я вас знаю, – сказал мальчик.

– Я тебя тоже, – сказала Глаша.

– То есть не вас, а про вас, – уточнил он.

– Ну и я тоже так.

«Сколько ему лет? – подумала она. – Семнадцать. Большой, но не взрослый».

– Вы спрашивали у мамы адрес. Я слышал, – сказал он.

– Она не хочет мне его дать.

Глаша не могла отвести от него глаз.

– Она не не хочет. Она не знает.

– Как не знает? – не поняла Глаша.

– Ну так. Они же развелись.

– Филипп, я ничего не понимаю. – Она потрясла головой, как будто пытаясь стряхнуть паутину. Как лошадь, забредшая в кусты. – Мама с папой развелись, когда он попал в тюрьму?

– Не.

Он так и сказал – «не». Как деревенский мальчик. Глаша не выдержала и улыбнулась, хотя ей было совсем не до смеха.

– Не, – повторил он. – Давно уже. Года три, типа того.

– Почему? – спросила Глаша.

Ее сразу же бросило в жар, несмотря на метельный ветер. Что за идиотский вопрос! Откуда мальчику знать почему?

– Ну, из-за вас, наверное. – Он пожал плечами. – Я не сильно вникал.

– Но я… – пролепетала Глаша. – Как же из-за меня?.. Ведь я же… Я даже не знала!

– Это вы сами у него спросите, что и как, – сказал Филипп. – Вы правда к нему поедете?

– Да! – воскликнула Глаша.

– Вот его адрес.

Он протянул ей помятый конверт. Руки у него были большие, но не такие, как у Лазаря. Бестолковые немножко, вот какие; конверт чуть не вырвало ветром.

Глаша схватила конверт так, что едва не разорвала. Мальчик смотрел на нее внимательно. Даже сквозь метель было видно, что глаза у него… Да, вот глаза точно такие.

– Спасибо, Филипп, – сказала она.

– Пожалуйста. Не идите к лесу. Постойте здесь. Я вам такси вызвал.

Он повернулся и пошел обратно к дому. Глаша смотрела ему вслед. У самых ворот он обернулся.

– Вы ему скажите, что я был дурак! – услышала она. – Скажите, что я его люблю!

Мальчик исчез за воротами. Через минуту дорога осветилась автомобильными фарами – такси подъехало к Глаше.

Она достала конверт сразу же, как только села в машину. Почерк у Лазаря был невозможный – Глаша еле прочитала обратный адрес.

«Отсюда ближе, чем из Москвы было бы, – подумала она. – Хотя не все ли равно?»

Глава 8

Хоть Глаша выросла в местности северной, но что такое настоящий холод, поняла только здесь, на Кольском.

Может, это и хорошо даже было: всю дорогу – сначала поездом до Питера, потом самолетом до Мурманска, оттуда автобусом до Регды – приходилось беспокоиться только о том, как бы добраться до места. Это требовало усилий, и меньше появлялось мыслей о всяких пугающих вещах – о том, например, что едет она наобум святых и вполне возможно, что уже на месте ей дадут от ворот поворот. Хоть начальство этой колонии, хоть… Кто она, чтобы ей разрешили свидание? И это ведь не во всякий день можно, наверное. Может, в месяц раз. Или даже раз в полгода.

Ненужные мысли все же одолевали ее и в дороге. Она даже позавидовала женщинам, которые предприняли подобную дорогу полтора века назад: на лошадях все внутренности вытрясешь, зато и мыслей лишних в голове не останется.

Перед отъездом Глаше все-таки пришлось заехать к маме: ее теплые вещи остались в квартире на Малой Дмитровке, а покупать на дорогу шубу было бы слишком расточительно. Глаша полагала, что у нее будут расходы поважнее.

Отъезд прошел более гладко, чем она ожидала: мама почти сразу поняла, что уговоры бесполезны, и собрала ее в зимнюю дорогу так споро и умело, словно занималась этим всю жизнь. Если бы не она, то Глаша оказалась бы в нелегком положении: ей все представлялось неважным, а потому она, наверное, отправилась бы в путь, в чем стояла.

В Питере и даже еще в Мурманске не имело особого значения, во что она одета, но вот в Регде Глаша по-настоящему оценила мамины хлопоты. Хоть в маминой шубе и в пуховом платке она и напоминала то ли матрешку, то ли неуклюжего ясельного ребенка, зато ветер не пробивал цигейковую броню и идти по улице было тяжело, но не холодно.