Книга Твоя Шамбала - Владимир Сагалов

Рассчитанных на шесть дней продуктов явно не хватало, и отсутствие живности на пути навевало на Георга панику. На второй день пути всё же вылез наружу скрытый от пережитого им после выброски из самолёта со всеми последствиями шок, навалившийся на него страшным голодом. На какой-то короткий момент, во время передышки, потеряв контроль и пытаясь утешиться пищей, он съел намного больше дневной нормы; и ел бы ещё, но, собрав все силы, забросил паёк в рюкзак, встал и побежал. Теперь у него оставалось еды всего на один завтрашний день. Сев на камень и внимательно вглядываясь в стремительно убегающую и завораживающую воду, он думал о завтрашнем дне, который, если даст бог, выведет на его путь хотя бы маленького кролика, если такие тут водятся.

«Встреча с животным вовсе не значит, что удастся его убить и съесть. Господи боже!! Как так?! Как так?!! Почему я здесь? Почему?! Почему я должен кого-то убить, чтобы выжить? Что я совершил в моей жизни? За что? За что я несу это наказание?» – прокричав в пространство, которое уже не возвращало эхо, он вновь вонзил свой взгляд в чистоту воды, вцепился пальцами в волосы и начал их тянуть до боли. «Я и стрелять-то не умею вовсе. Как я охотиться буду? Голыми руками?» В этот момент он отпустил рвущие волосы пальцы, почувствовав в голове облегчение, взглянул на свои ладони.

– Если нужно, то придётся стрелять, – обращаясь к своему правому указательному пальцу, который моментально затрясся, он с криком приказал: – Да. Ты нажмёшь на курок. Ты нажмёшь!! На завтра еда ещё есть, – продолжал он свой монолог, направленный к обречённому стать палачом указательному пальцу. – Следующие пару дней можно продержаться без еды. Но если вопрос встанет ребром, ты сделаешь это. Ты сделаешь это хорошо. С первого раза. И в десятку.

Не отводя взгляда от пальца, он закончил свой монолог и, спустившись с камня на землю, упёрся в него спиной, окинул взглядом видневшуюся вдали очередную горную гряду и опустил взгляд под ноги: «Что это? Что это такое?» Меж мелкими камнями и песком повсюду лежали приплюснутые или неправильной округлой формы шарики. Взяв один шарик двумя пальцами и поставив его на вытянутой руке против солнца, с восторгом и надеждой он стал рассматривать катушек козьего помёта, как драгоценный камень в лучах заходящего солнца. «Пусть не свежий, пусть. Но судя по количеству сего добра, тут прогоняли отару. Это не от одного блуждающего животного, и даже не от нескольких, – Георг вскочил на ноги и стал разглядывать землю. – Точно! Тут прогоняли скот. Значит, рядом есть люди!! Но где? В какой стороне и когда они были здесь? Они ведь кочуют. Сегодня здесь, а завтра там. Но куда бы они не двигались, вода должна быть в доступности», – рассуждал про себя Георг, даже не заметив, что не отрывая от земли взгляда, высматривая в песке и меж камней спасительные шарики, он взял путь на север. Пройдя около километра вдоль реки, регулярно поднимая сухие, как песок, кусочки помёта, он надеялся разглядеть в них его большую надежду – следы недавнего пребывания людей; но они рассыпались, как песок. В некоторых местах просматривались даже следы от копыт, которые стали уводить Георга дальше от реки, на равнину.

Солнце спустилось за горы, быстро темнело и стало невозможно отличать камушки от козьего помёта. Упав на колени, он пытался увидеть найденную им ниточку к спасению, которая, как хлебные крошки из сказки, брошенные Гензелем для распознавания обратного пути и склёванные птицами, рвалась и развеивала оставшуюся надежду найти людей. Отару прогоняли в этом месте несколько месяцев назад. Весной. Когда трава ещё получала достаточно влаги. А теперь всё приобрело однородный, выжженный солнцем цвет. Георг понял: «Пастухам нет смысла гонять скот у горной реки, если нет подножного корма». Он лёг на землю, подложив под голову рюкзак, и вгляделся в наливающееся звёздами небо. Было обидно осознавать лопнувшую надежду встретить пастухов. Но ночное звёздное небо успокаивало сном и давало силы для дальнейшего пути и новую надежду встретить людей.

Тягучее, вязкое и больное состояние пробуждения наступило глубокой ночью. Он то пробуждался, то вновь засасывался в сон, но не мог открыть глаз. Дрожь била тело. Его морозило, и он не мог понять, что нужно сделать для того, чтобы стало теплее. Он вертелся на твёрдой, остывшей земле и не мог найти удобного положения. Как бы он ни лёг, его трясло от холода, удерживая в страшном сне, в котором он убегает от стаи голодных волков. Бежит изо всех сил, но не может продвинуться ни на шаг, а волки всё ближе и ближе. Он уже чётко видит их холодные глаза и слышит их дыхание. Паника, страх и жалкий крик вырвали его из сна. Раскрыв глаза и упёршись на локоть, он приподнял голову и сел: «Что такое? Что за липкий воздух вокруг? Где я?» Он действительно не мог понять, где находится. Болезненный сон ещё держал его на ниточке и не отпускал разум. Георг вглядывался в темень ночи и ничего не понимал: «Может, я сплю? Почему мне так плохо?» Сглотнув застоявшуюся во рту ночную слюну, он почувствовал боль в горле: «Но всё же где я?» Он ощупал землю, на которой сидел. Повернувшись назад, нащупал свой рюкзак и вновь положил на него голову, только сейчас заметив, как она болит. Потрогал лоб: «Горячий. Что произошло? Где я?» Он прикрыл глаза и, почувствовав очередную волну наплывающей на него больной дрёмы, начал утопать в сон, но тут же подскочил, вспомнив о страшных волках: «Почему мне так плохо? Это был сон. Волки были во сне». И вновь голова легла на рюкзак, а в ухо врезался пронзительный страшный вой. Он никогда в жизни не слышал такого протяжного, жуткого звука. Прикрыв уши ладонями, он сжался, свернулся в позу эмбриона, ища для себя избавления от этого страшного и больного сна. Но дрожь не прекращалась, а вой повторялся всё чаще и чаще.

Как внезапно выпущенная пуля, сон улетел быстро и далеко. Георг раскрыл глаза и вновь сел. Он был в полном сознании и наконец всё вспомнил, а также понял, что сильно болен. У него была высокая температура, болело горло, а в носоглотке было сухо и горько. Тело ломило, а самое страшное было то, что волчий вой он слышал действительно, и раздавался он непонятно откуда. Казалось, что они сидели вокруг него и выли в предчувствии удачной ночной охоты. Только заканчивал один справа, тут же подхватывал другой сзади, затем слева, и ещё, и ещё. Они будто хотели поиздеваться над своей жертвой, дав ей наполниться страхом так, чтобы запах адреналина растёкся по всей, залитой густой темнотой долине. Тело затряслось вдвойне, хотя страх быть съеденным волками был сильнее и даже отодвинул симптомы сильной простуды на задний план. Трясущимися руками он с трудом расстегнул кобуру и крепко ухватился за рукоятку пистолета. Затем панически обернулся и, встав на колени, на ощупь развязал рюкзак и стал искать в нём фонарик, не переставая озираться по сторонам, пытаясь разглядеть в темноте крадущихся к нему безжалостных хищников. Нащупав на дне рюкзака фонарик, он выхватил его, как факел, и, направив в страшную темноту, хотел надавить на рычаг, разгоняющий динамо, и лампочка загорелась бы тусклым светом первого, ещё слабого витка динамо, но он вспомнил о предохранителе, который не дал бы ему выстрелить при внезапной атаке волков. Положив на землю фонарик, трясущимися руками он пытался нащупать маленький рычажок на одной из сторон пистолета, но не помнил, где его искать: «Нож! У меня ведь есть нож! Вдруг не успею выстрелить или не попаду. Тогда резать буду, даже если набросятся». Он выронил пистолет, судорожно пытаясь расстегнуть ножны, и вдруг услышал шорох. Прямо рядом с ним. Отчётливый шорох песка справа от него, в метрах трёх-четырёх, не больше. К тому же волчьего воя больше не было слышно. Давивший на грудь и мешавший спокойно дышать страх лопнул, как стальной обруч, и вырвал из груди вой. Теперь уже выл Георг. Схватив не взведённый пистолет в одну руку и нож в другую, крича протяжным, истерическим воем, он кружился на месте, ожидая атаки с любой стороны. Хотелось схватить фонарик и завести динамо, чтобы хоть немного осветить пространство, но страх увидеть то, чего в данный момент он так страшился, останавливал его. Он не знал, отпугнёт ли свет фонаря хищников или, наоборот, приманит. Поняв, что от топтания на мелком камне и песке создаётся много шума и не слышно пространства, он замер и вслушался в темноту. Стояла гробовая, чёрная тишина. И лишь быстрое, до истерии возбуждённое его собственное дыхание нарушало тишину ночи. В таком напряжении, вертя в темноте головой и настроив свой слух на любой лёгкий шорох, он простоял до восхода. Когда пространство приняло серый оттенок и стало различимым для глаз, он обернулся и, увидев вдали нескольких наездников на конях и две повозки, которые ехали в его сторону, прошипел своим охриплым от болезни и истерического ночного воя голосом, позвав на помощь, и упал в бессилии. Уже лёжа, он поднял вверх пистолет и стал раз за разом нажимать на курок, в надежде выстрелить и привлечь к себе внимание людей. Но пистолет так и стоял на предохранителе и подло молчал. Собрав все силы и поднявшись на колени, он вновь увидел наездников, которые уже приблизились, но всё же ехали в стороне, выдавил из себя крик, бросил, насколько смог, вверх пистолет и упал в беспамятстве.